Гать
Шрифт:
Сквозь застилающий мысли кровавый туман подступающей ярости ты толком не можешь припомнить, что тебе вообще известно о том, откуда здесь берутся грибы. Ну не произрастают же, в самом деле. Плодовое тело гриба плотное, отливает металлическим глянцем, внутри на ощупь теплое и, если прислушаться, внутри тикает, это хрустит от нутряного жара смертоносный капсюль, готовый извергнуть набрякшие свои споры.
Ежели по честноку, на вид скорее инструмент, снаряд, машина, нежели нечто живое.
Так почему бы не предположить, что грибы искомые,
Самая эта мысль будит в тебе лютую ярость.
Что ты такое, раз навеки застрял у ленточки, целую вечность носясь по кругу, выискивая и выискивая эти самые проклятые грибы.
Да, сыск гриба приносит тебе толику малую холодного хрючева, дает не сдохнуть с голодухи, но если бы не он, где бы ты сейчас был?
Быть может, далеко-далеко отсюда, там, где нет этой вечной промозглой грязи, тянущей из тебя последние силы.
И все из-за кого, выходит, из-за таких, как эта тварь, что суетливо хоронит сейчас в землю гриб?
Отчаянно взвизгнув на самой грани слышимости, ты подскакиваешь и стремглав несешься навстречу противнику. Твои клыки сверкают. Твои зенки вытаращены. Покрывающая твою башку седая щетина стоит дыбом, а копыта бьют сырую землю с таким дробным перезвоном, будто вознамерился начать из нее выбивать искры, что спалят, наконец, все это мертвое гнилье вокруг, раскатив огненный вал до самого горизонта!
Твоя башка тараном с разбегу впивается в ледяной бок замешкавшегося оппонента и тот, опешивши, катится в грязь, размахивая в беспорядке копытами и вздымая над собой тучи жирной, нажратой кровушки мошкары.
Он растерян, его зенки в ужасе и непонимании мечутся по сторонам, пытаясь сообразить, что же произошло, откуда вдруг нежданная угроза…
Кого ты обманываешь, ни черта он не растерян. Напротив, вглядись в это истекающее слюной наетое жирное рыло. Он давно тебя заприметил, еще на подходе срисовал и только делал вид, что занят своим грибом. Да и не откатился он, а скорее выскользнул из-под тебя в последний момент, точным движением припав на все четыре копыта и тараща теперь на тебя из смрадного полумрака свои налитые кровью зенки поверх сверкающих под ними белых оскаленных клыков.
Сытая, сильная, готовая к бою тварь.
Пригнув рыло к груди, головой вперед ты бросаешься на противника. Потом снова и снова. Но ты уже понял, что проиграл. У тебя нет против него ни малейшего шанса. Ты слишком слаб, слишком замерз, слишком голоден, слишком ошеломлен этой нежданной встречей. Твой единственный шанс состоял в том, чтобы атаковать врага сходу, наудачу воспользовавшись эффектом неожиданности.
Но это уже — лишь затяжная агония.
Ты отступаешь.
Хрипло дыша, исходя на слюну, срываясь на кашель, роняя в грязь клочья пены из раззявленной пасти, на подгибающихся копытах ты отступаешь.
Твоих сил уже не хватает даже на сохранение остатков собственного достоинства. Ты не бежишь,
Ты тащишься прочь, скуля и пятясь, но клыки твои по-прежнему обнажены, а зенки сощурены — лишь бы победитель не догадался, насколько ты сейчас слаб, и предпочел остаться наедине со своими прежними планами.
Чем там он бишь занимался? Закапывал свой чертов гриб? Ну так пущай себе дальше закапывает, а гриб этот поганый, помяните твое слово, ты еще разъяснишь.
Главное теперь аккуратно унести копыта, да так, чтобы остались силы хотя бы на возвращение на родную подстилку.
Плевать, что голодный. Хотя бы отогреешься.
А завтра, ведь точно, завтра будет новый день.
Останавливаешься ты, лишь когда твой противник окончательно скрывается из виду, и даже довольное его посапывание совсем смешивается с предвечерним туманом, теряя связность и сбивая чувство направления. Уханье это теперь — такая же часть мертвого леса, как грай воронья или скрип теребимых верховым сквозняком сучьев.
Выбрось из башки и забудь. Ничего этого не было. Ты ушел невредимым, а это главное. Ободранные бока — не в счет.
Гриба жаль. Он был так близок. Ты был так близок.
А теперь всё.
Ты выдыхаешь, плюхаясь брюхом в грязь, не обращая внимания на стекающие по тебе жирные промозглые черные струйки.
Ты закрываешь глаза. За что, за что тебе это наваждение, что ты такого сделал, как согрешил, что оказался здесь, распластанным в грязи комочком погибающей плоти.
Нет.
Ничто еще не потеряно. Зенки твои загораются запоздалым наитием. Ты сыскарь, но сыскари могут не только покрасть гриба. Они способны и на куда большее.
С огромным трудом ты возвращаешь из памяти ухающие звуки — это голос инструктора доносится до тебя как из тумана забытья.
И только теперь ты наконец тянешь дубеющие свои копыта к клемме тангенты.
Дуб, дуб, я сорока. Как меня слышно. Прием.
Чего? Кто это в эфире?
Как он сказал? Сорока? А может быть ворона? Гы-гы!..
Да заткнитесь вы! Молчание в эфире, я сказал!!! Сорока, мать твою, Драгош, ты что ли?
Так точно, господин оберст, я.
И какого лешего ты там у ленточки светишься?
Есть наводка.
На водку у него есть, слышали?
Какого?! Да сказал же, свалили к хренам с канала!.. Какая наводка, сорока, говори по делу.
Вижу чужака, повторяю, вижу чужака.