Гать
Шрифт:
Тьфу ты, вот опять разнервничался, аж сердце заходится, трепещет.
Пришлось разогнать послов раньше времени. Вот как тут быть? С горя в этот раз дал команду тотчас собрать государственный совет, всех как есть из постелей и борделей за волосья-то повытаскать, велеть сюртуки надеть парадные и тотчас опрометью в замок.
И вот хожу я по тронной зале, круги наворачивая, так что мантия за спиной, волочась, клубы лежалой пыли вздымает, а эти, гля, уже потихоньку собрались и стоят рядком, потупясь, шапки заломленные в руках теребят.
Что, говорю, будем делать, граждане? Совсем супостат одолевает, так скоро без болотного шпиена в отхожее место не сходить будет! Злоумышляют, падлюки, как есть угрожают
— Совершенно согласен с вашим грандиозным планом, государь-амператор! Готов отдать штурмовым бригадам команду тотчас выступать! Ударим по центрам принятия решений!
— Жители лесов и болот тотчас возблагодарят судьбу за благословение припасть к ногам государевым! — это уже сам Сало, выпучившись, заголосил. — Согласно тайным опросам населения аншлюс одобряют до девяноста девяти процентов населения! Болотная знать вся как есть подсела на красную жидкость и опасности не представляет! Полевые монолиты готовы к развертыванию вдоль всей ленточки на глубину до тысячи километров!
— Голосую немедленно выступать, государь-амператор! — это уже принялся блажить главный начтыл, мой давний друже министр обороны Пыр, вот уж от кого я не ожидал такой прыти: — Служба войск к походу готова, брожений в умах не наблюдается, казенные штуцера личному составу тотчас выдадим, каждому второму точно — тем более, что они нам и не пригодятся, ибо враг позорно бежит уже при виде грозного вида наших бравых воинов!
И вот стою я, слушаю своих охламонов, что несут привычную, сто раз ранее слышанную чушь, как говорят в народе — и стоящие часы дважды в сутки правильно время показывают, — и будто бы меня от их речей разом попускает. Как будто бумажка эта дурацкая уже не страшна, и шпионы все побоку. Потому что правда, а что если перестать уже ходить кругами и вдарить? Будет ли у меня иной шанс на истинное величие, достойное дедушки и прадедушки, Карлы и Марлы, святоотцев-подвижников? Кто хотел войти в историю собирателем земель лесных да болотных, за ленточкой сокрытых? Ну так собирай!
Но сперва, молча разворачиваюсь я и выхожу из залы, следует мне потревожить одного из призраков Желтого замка. Много их тут шатается, за столькие-то годы, но этот будет нынче мне в самый раз.
10. Топь
В моей душе осадок зла
И счастья старого зола,
И прежних радостей печаль.
Лишь разум мой способен вдаль
До горизонта протянуть
Надежды рвущуюся нить
И попытаться изменить
Хоть что-нибудь
Никольский
День этот начинался самым обыкновенным образом. Подъем, физзарядка, водные процедуры. Из форточки, с ночи распахнутой в предутреннюю мглу, тянуло зябкой сыростью и, по привычке, чувством тоскливого озноба, который ощущаешь порой, не отдавая себе толком отчета о причине такого подспудного беспокойства. Как будто позабыл о чем-то важном, просто вылетело из головы и все тут, но на самом деле где-то там, во внешнем тревожном мире, уже тикают потайные ходики, отсчитывая последние мгновения до беды. Но покуда читатель не осознал, не вспомнил, то вроде как и ничего не случилось, и никакой угрозы на самом деле нет как нет.
Но к фоновой тревоге все уже с годами попривыкли — ожидание конца для любого человека всегда непросто поддерживать в должном тонусе, слишком замысловатое выходит усилие.
Хотя какая там привычка, никак не вырубить радиоточку, не заткнуть чем попало, на то она и поставлена над нами, чтобы бубнить, пропитывая стылый воздух неумеренным своим восторгом. Ныойабряа-атска-я зор-рька-а! Грудь колесом, колени выше, сопли утереть, портянки намотать, ыр-на! Попробуй не влейся в общий коллектив бодрствующих граждан. Тут тебе хоть и столица, а все едино народ наш — един, едим и единоутробен есть, как святоотцы говорили, крестясь и вздыхая. Однако что же это он там так разоряется, скотина, житья от него нет. То есть да, все понятно, охранка бдит, сыск не дремлет, попробуй обрезать себе провод или в раструб подушек напихать, к тебе тут же заявятся в лучшем случае с головомойкой, а то и чего похуже. Как в том анекдоте про «я тебе попереключаю». Однако времена наши пропащие не первый год тянутся, всяк на своем месте приспособу нашел — сосед-инженер рассчитал так положение ночного горшка, что вместо внятной речи резонирует что-то вроде морского прибоя: ш-ша-а, ш-ша-а ненавязчивым фоном. В доме напротив дети с утра на рояли гаммы разучивают, так что и не разберешь, что там говорилка говорит на самом деле. Иные вешают на провод радиоточки мокрую тряпку сушиться — сразу становится в доме тише, но если что, мы вам такого не советуем, оттого и стены быстро плесневеют, и разные чудеса зачинаются — розетка внезапно петухом голосит или вилки в ящике греметь в унисон начинают. Не к добру такая барабашка.
Однако поймите, граждане, при таком позитиве с самого утра можно рехнуться. И чтобы кто-то на голубом глазу и по чистой совести радиоточку в окно прям вынул и всему двору-колодцу сделал подношение, это ж насколько надобно совести не иметь!
И как при подобных обстоятельствах поступает простой столичный обыватель? Ходит мартовским худым медведем, шатаясь от стены к стене от назойливых этих звуков, пытается жить своей жизнью, отстранясь, сфокусировавшись на обыденном — шасть в голодильник, коты с утра не кормленные тебе в рот как в душу смотрят, прочие домочадцы тоже под ногами шатаются, с и без того нелегкой на подъем мысли поминутно сбивая. О чем это мы бишь хотели, ах да, начальник дурак, отпуск только прошел, а уже снова мочи нет о работе даже думать, сады и школы снова на удаленку разогнали, знать, дети совсем на головах у родителей скакать начнут, а продукты снова подорожали, и лекарства сызнова пропали, а старик-отец замучился со своей подагрой и старушка-мать — еле ковыляет с отеками. В общем, жизнь у всех так-то непростая, так что только погрузись в нее с головой, так словно и нет в ушах назойливой этой побудки, только вот руку протяни да форточку, с ночи оставленную сквозняки гонять, прикрой, чтобы хоть немного потише стало.
И вот тут наступает неизбежное, так долго и напрасно оттягиваемое в подспудном желании не слышать, не слушать, не думать, забыть, как страшный сон, как детские страхи, как старые безнадежные любови, как стыдные воспоминания о том как, надо было поступить, да задним умом все сильны. Слова из радиоточки запоздалой украдкой касаются мягких человеческих мозгов, разом, наотмашь, словно пощечиной пробивая насквозь все с годами отрощенные слои защитной мешанины из слепых пятен и тщетных надежд. Надежды все тут же разом и обрушиваются в разливающуюся вокруг пустую болотину тяжкого небытия.