«Gaudeamus»
Шрифт:
Дина. Да нет, это все равно, в городе он или уехал. Если бы он и был, так не обратил бы внимания — ему не до того. А мама и сама сюда просилась, но я ее не пустила.
Онуфрий. Отчего же? Тихая старушка?
Дина. Она очень хорошая… и смешная. Пения она, правда, боится, то есть не пения, а дворника. Но это ничего!
Кочетов. А он у вас строгий?
Дина. Кто? Папа?
Кочетов. Нет, дворник, —
Лиля(быстро). А у нас в доме такой строгий дворник, такой строгий дворник, что мы вчера с Верочкой два часа звонили — он отворять не хотел.
Петровский. Не слышал, — дворники здоровы спать.
Лиля. Нет, слышал, — мы два часа звонили!
Петровский. Нет, не слышал.
Лиля. Нет, слышал.
Костик.(мрачно). Нет, не слышал.
Блохин. Наверно, не слыхал.
Онуфрий. Конечно, не слышал. Ты как думаешь, Козлов? — скажи откровенно.
Козлов. Куда ему слышать, конечно, не слыхал.
Лиля(сердито). Слышал, слышал, слышал. Вы смеетесь, а это такое свинство с его стороны, — мы с Верочкой продрогли, зуб на зуб попасть не могли. Он нас целый месяц преследует; хочет, чтобы мы ему двугривенный дали, — как же, так вот и дадим! Свинство!
Онуфрий. Гриневич, дай-ка папиросу. Что ты затих совсем? — присядь, потолкуем. Ну как, вышло дело с уроком или нет? Мне его хорошо рекомендовали… Фу, ну и табак же у тебя дрянной!
Гриневич. Дешевый. Спасибо, Онуша, с уроком я устроился…
Тихо разговаривают. Некоторые из студентов осматривают картины. Тенор, как свой в доме человек, показывает, зажигает свет. Слышны восклицания: "Левитан! Да что ты!" Самодовольный смех Тенора. Дина присаживается к Стамескину.
Дина. Отчего вы не пели, Стамескин? (К Онучиной.) Вы также. Вам не скучно?
Стамескин. Я никогда не скучаю. А если мне становится скучно, я ухожу.
Онучина. Я также. Как у вас пышно, Дина. Вам не мешает эта роскошь? Я бы и одного дня не могла здесь выжить.
Дина. На это можно не смотреть, Онучина. Когда я училась в стародубской гимназии, я жила у бабушки в маленькой комнате, там было очень просто. У меня в комнате и теперь хорошо, и я постоянно бранюсь из-за этого с папой. Он прежде жил очень бедно и теперь хочет, чтобы кругом все было дорогое.
Тенор. Дина, земляки хотят есть.
Лиля. Врет, врет. Это он сам
Онуфрий. Земляки хотят пить.
Дина. Простите, я сейчас… Там все готово. Пойдемте в столовую, господа. Кочетов, Петровский… Отчего вы такой неразговорчивый, Гриневич? Я не слышу вашего голоса.
Блохин(Онуфрию тихо). Постой! погляди-ка на стол.
Онуфрий. А что?
Блохин. Водки нет. Все какие-то келькшозы.
Онуфрий. Зрелище мрачное. Ну что же: будем пить келькшозы. Запомни ты мое слово, Сережа: раз оно имеет форму бутылки, его всегда можно пить.
Блохин. А если прованское масло?
Дина.(смущаясь). Прошу в столовую, товарищи. Только я должна вас предупредить: водки у меня не бывает. Вина сколько угодно, а водки я боюсь, это такая ужасная вещь!
Костик. Ну и ладно… Вино так вино.
Кочетов. Да и того бы не надо, одно баловство.
Онуфрий. Ты слышишь? Эх, прошли наши времена, Сережа. Вина! Да и того не надо! До какой низости доводит трезвый ум, а?
Блохин. А Стамескин радуется.
Онуфрий(огорчаясь все больше). Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого греческий… Вина! Что я, лошадь, что ли, чтобы пить вино? От вина подагра бывает.
Тенор. Прошу, господа. Отчего ты мрачен, Костя, улыбнись.
Петровский. Озари мир улыбкой.
Костик. Я не мрачен, у меня вид такой фатальный.
Козлов. Отчего ты мрачен, Костя?
Петровский. Кто тебя, Костя, обидел?
Толкаясь и смеясь, проходят в столовую. Лиля отстает.
Лиля(Дине). Диночка, пожалуйста, не угощайте вином Гриневича, ему очень вредно пить, он становится такой беспокойный. Я уже просила Онуфрия Николаевича и сама буду сидеть рядом, но все-таки.
Дина. Хорошо, Лилечка, я буду смотреть. Иди себе.
Лиля уходит в столовую. Остаются Стамескин, Онучина и Дина, которая уговаривает их пойти закусить.
Дина. Ну, пожалуйста, ну пойдемте. Выпейте хоть стакан чаю.
Стамескин. Нет, не хочу.
Онучина. Я тоже. Идите к гостям, вы такая любезная хозяйка. Они без вас стесняются.
Дина. Ну скушали бы чего-нибудь. Пожалуйста!