Гавань измены
Шрифт:
— Хвала Господу, хвала Господу, — облегченно сказал Рэй, хотя все еще сердился, и продолжил: — Вам следовало послать мне записку. Вы же знаете, как я волновался. Я не мог отдыхать, не мог сосредоточиться. Кроме всего прочего, это привело к тому, что я проигрался в карты на весьма крупную сумму. Простая записка уберегла бы от всего этого.
— Чем меньше записано, тем лучше, — возразил Лесюер. — Что записано, то уже навсегда. Взгляните на это.
— Что это?
— Черновик зашифрованного сообщения. Разве вы не узнаете?
— Адмиралтейский Б?
— Да. Но писавший сбился во второй перестановке, отбросил черновик — или скорее оставил его между страниц книги — и начал
— Это Мэтьюрин.
Судя по воодушевлению на лице Лесюера было похоже, что он собрался еще какое-то время поговорить о шифровке, но в итоге не сказал ничего из того, что намеревался, и спросил:
— Как он вел себя на встрече?
— Весьма сдержанно — говорил о себе как о случайном и добровольном советнике и не более, и фактически объявил адмиралу, что ни от кого не получает указаний. Полагаю, на Мальте он никому не доверяет. Но в итоге он дал совет, приписав его Уотерхаусу. Вы бы рассмеялись, услышав, как он рассуждает об ограничении круга посвященных, мерах предосторожности с шифрами, обнаружении шпионов путем скармливания им ложной информации и так далее.
— Если эти советы исходят от Уотерхауса, хотя бы частично, это имело бы смысл. Он был образцовым и умным агентом, величайшим профессионалом: я присутствовал на его последнем допросе. Не было ни единого шанса чего-либо от него добиться. Что касается Мэтьюрина, у меня есть к нему один ключик, но боюсь, это не продлится долго, и когда он исчезнет, Мэтьюрина нужно устранить. В этом поможет дей Маскары, как вы и предлагали ранее.
— Именно так, — ответил Рэй. — И помнится, я упоминал о том, что дея можно использовать, чтобы убить одним выстрелом двух зайцев. Теперь я пойду дальше и скажу, что даже трех.
— Еще лучше, — сказал Лесюер. — Но тем временем, конечно, я бы посоветовал не встречаться слишком часто с Мэтьюрином.
— Официально я встречусь с ним еще раз: у меня нет ни малейшего желания видеть, как последователь Уотерхауса лезет в мои дела, хотя я не думаю, что он хочет вмешаться. А неофициально я навещу его только однажды, чтобы взять реванш за тот глупый и нелепый проигрыш. Но позвольте сказать, что я вовсе не наслаждаюсь этим шпионажем, надзором, советом по выбору моих компаньонов, этой атмосферой превосходства.
— Давайте избегать разногласий — это обязательно приведет к нашему общему провалу, — предложил Лесюер. — Вы можете навещать Мэтьюрина хоть каждый день, если пожелаете: я только прошу вас помнить о том, что он опасен.
— Очень хорошо, — ответил Рэй, а затем довольно неуклюже добавил: — Есть ли новости с улицы Вилар?
— Об уплате ваших карточных долгов?
— Если вы так изволите выразиться.
— Боюсь, они не превысят пределы изначальной суммы.
Как Рэй и предсказывал, он снова встретился с Мэтьюрином на борту флагмана, где пришли к соглашению о том, что Хайрабедян точно был французским агентом, и по этой очевидной причине его друзья или коллеги в Валлетте организовали похищение принадлежавших ему бумаг. В то же время, адмирал выдвинул предположение, что, возможно, доктора Мэтьюрина можно приписать к департаменту мистера Рэя для помощи в поиске этих друзей или коллег; но предположение было холодно встречено обеими сторонами, и он не настаивал. Неофициально же Рэй и Мэтьюрин встречались гораздо чаще, не каждый день, конечно же, но, поскольку удача снова покинула Рэя, очень часто.
Дело было не в том, что внезапная страсть Стивена к азартной игре осталась неудовлетворенной, а скорее в том, что его каюта на «Сюрпризе» оказалась заполнена банками с краской, а мир и покой на борту
Верфь и в самом деле славно потрудилась над внутренностями «Сюрприза», в своей извращенной манере они исполнили свою часть сделки. Но соглашение не затрагивало ничего, кроме нескольких строго определенных капитальных работ, и было заметно, что корабельщики оставили корабль в совершенно ужасном состоянии. Джеку предстояло позаботиться о дифферентовке, правильном наклоне мачт, состоянии парусного вооружения. Он был совершенно убежден, что если корабль должен умереть для флота, то сделать это надо со вкусом, с наилучшим вкусом. Опять-таки, всегда существовала вероятность, что снова удастся повести его в бой до печального конца.
Поэтому весь экипаж занялся «Сюрпризом» и заботился о нем так, как о фрегате редко заботились раньше: они переложили массивные якорные канаты конец к концу, вытащили весь нижний ряд бочек и переставили все в трюме так, чтобы создать его любимый дифферент на корму, красили корабль изнутри и снаружи и драили палубы. Мистер Борелл и его подчиненные лелеяли орудия и ружейные припасы, крюйт-камеру и ядра; тем временем мистер Холлар, его помощники и все юные джентльмены носились по реям как пауки. Но делалось все не в безумной спешке, поскольку начальник тыла флота заверил Джека, что «Сюрприз» не отправят в море до тех пор, пока он не примет на борт морскую пехоту и, по крайней мере, «разумную часть» экипажа, снятого с него; тем не менее, капитан и первый лейтенант, на своем веку слышавшие множество официальных обещаний, торопились закончить работу.
В принципе Джек не слишком ценил сияющие украшения, но сейчас, как он чувствовал, совершенно особый случай. Единственный раз в жизни он выложил значительную сумму за позолоту для финтифлюшек на корме и пригласил лучшего рисовальщика трактирных вывесок во всей Валлетте, дабы тот занялся носовой фигурой, безымянной леди с пышным бюстом. Все это было славной, удовлетворительной, подобающей моряку работой — как он объяснил выдохшимся мичманам, все это даст им большее понимание военного корабля, чем месяцы или даже годы обычного плавания. В конце концов, он смог сделать множество вещей, которые долго планировал; но все это имело временами жестоко-горький привкус, и он был рад, что идет вслед за своей скрипкой, которую нес матрос-мальтиец, на музыкальный вечер к Лауре Филдинг, поиграть там или послушать чужую игру, иногда действительно очень хорошую.
К этому времени он уже до определенной степени свыкся с мыслью, что Лаура и Стивен — любовники; но не обращал на это внимания, хотя восхищался ими чуть меньше; что он считал нечестным, так это то, что вся Валлетта до сих пор подразумевала будто это его, Джека Обри, осчастливили. Люди могли бросить: «Если вам случится проходить мимо миссис Филдинг, скажите ей, будьте добры, что...» или «Кто придет на вечер во вторник?», будто между ними были установившиеся отношения. Конечно, большой вклад вносил этот подлый пес Понто, который приветствовал его с размашистой и шумной демонстрацией любви в толпе на Страда Реале минут через десять после того как он ступал на берег; но стоило также отметить, что Стивен и Лаура были невероятно осмотрительны. Никто, увидев Стивена на одном из ее вечеров, не мог даже предположить, что он проведет здесь всю ночь.