Гавань разбитых ракушек
Шрифт:
На третий день Ольге выделили девушку и парня с первого курса медучилища, и они поехали в поселок около лагеря беженцев на окраине Кизляра. Опросив несколько семей из окружающих лагерь домов, они вошли и на территорию поселения, задав несколько вопросов его представителям. В лагере находилось около двухсот семей, что составляло более тысячи человек. Все они были этническими дагестанцами, вынужденными бежать из Чечни. Жан-Ив и Софи раздали несколько коробок витаминизированной молочной смеси для детей и буклеты.
— Мы обязательно передадим нашему руководству ваши пожелания, — заверял руководство лагеря Жан-Ив. — Я очень надеюсь, что мы сможем сделать что-нибудь, чтобы улучшить условия вашего проживания.
Ольга не вмешивалась, только переводила. Она почти наверняка знала, что обещания эти
На следующий день они вернулись в Москву. Она передала оригиналы вопросников Калахану. Тот заперся с Жан-Ивом и Софи, что-то обсуждая. К вечеру того же дня она позвонила Родионову и передала копии.
Восприятие моральных ценностей — неоднозначная штука. От людей мы ждем преданности и недоумеваем, как можно эти душевные императивы попирать. Для себя же допускаем частичное следование моральным законам. Такое допущение частенько возвращается нам бумерангом и бьет по лбу весьма ощутимо. Ольга, всегда считавшая себя практически безгрешной в масштабе привычного мира, столкнулась с тем, что может, оказывается, довольно спокойно принять роль в двойной игре и не питать по этому поводу особых угрызений совести. В конце концов, успокаивала она себя, Калахан тоже делает не то, о чем говорит вслух, и их НПО преследует совсем другие цели, нежели оздоровление поколения. Возможно, есть и энтузиасты в их НПО, помогающие бескорыстно, ради одной лишь идеи помочь кому-то, но они явно в меньшинстве. Это она могла уверенно сказать, проработав три года и повстречав не один десяток консультантов. Если поставляют контрацепцию — то хотят целенаправленно ограничить рождаемость определенной группы населения. Чтобы потом меньше беженцев и иммигрантов повалили в их благополучные страны. Если лечат от туберкулеза, так потому, что боятся, что эпидемия доберется и до них. Если начинают незначительные проекты по очистке окружающей среды, то только затем, что непременно хотят находиться в данном регионе по какой-то причине. Местные же сотрудники работают на НПО в основном ради приличной зарплаты. А такие, как Панова, — ради карьеры, предполагающей и высокий оклад.
Панова имела цель в жизни — непременно вырваться за пределы привычного круга, непременно доказать себе и семье, что способна на что-то. Она знала, что ее мозги достойны того, чтобы быть оцененными. Надо только показать их с нужной стороны, проявиться. Калахан и другие боссы играют в свои игры? Что же — она будет играть в свои. И что тут такого? Неприятно, что Родионов ставит ее в неоднозначное, некрасивое в общем-то положение, все-таки доносить на кого бы то ни было не очень прилично. Но она загнана в угол, так она себя убеждала, ей нужна поддержка, ей нужна лестница, устойчиво стоящая на земле, по которой можно спокойно взбираться вверх. А потом, говорила она себе (потому что больше обсуждать эту тему было не с кем), потом она займется реальной помощью людям, потому что потом у нее будет больше власти и больше возможностей. И тогда она сможет заняться настоящей гуманитарной помощью, а не фикцией на колесиках.
— Я знаю, как ты хочешь прорваться, — сказал ей при последней встрече Родионов, перейдя на «ты» по собственной инициативе. — Ты знаешь, что Калахан хочет проверить тебя на эффективность. Мы будем помогать тебе. Станем способствовать получению интересной информации. Ты будешь помогать нам. Взаимовыгодное сотрудничество, так сказать. Тебе от этого только плюс.
Кто мы? Ольга не уточнила. Никаких документов не попросила. Ей было довольно того, что он знает об их организации столько, сколько обычным смертным недоступно знать. И ей было достаточно того, что сейчас такое сотрудничество для нее как нельзя кстати. Слаба душа человека, но что делать? Вреда, по большому счету, она этим никому не принесет. Возможно, даже польза будет — те, кто сует свой нос туда, куда не надо, будут под присмотром, и то хорошо. Был еще один фактор, о котором она не думала, но он все же подспудно управлял ее решениями. Ее дед по матери, будучи сотрудником КГБ, всегда нравился ей своей подтянутостью, интригой в судьбе и принадлежностью к некоей организации, чья деятельность всегда оставалась тайной за семью замками и вызывала трепет
На фоне грядущего повышения она даже подыскала себе квартирку. Но не переехала в нее. Димыч взвыл: его друг уехал на целый месяц помогать устанавливать какому-то областному предприятию локальную внутриофисную сеть, и без Ольги ему будет уж совсем одиноко. Панова не возражала — жизнь с Димычем не доставляла видимых неудобств. Их отношения были чем-то промежуточным между дружбой и сексом. Это может показаться странным человеку со стороны, но для Ольги и Димыча это было реальностью. Причем оба замечали, что со временем дружеская сторона начинала все больше и больше перевешивать. Иногда Ольга думала, что, как только секс в их отношениях сведется совсем к минимуму, им придется расстаться. Потому что вакуум неизбежно заполнится у одного из них. И тогда друга придется отодвинуть немного подальше.
Калахан продолжал расхваливать Панову перед всеми. Словно пытался подвести основу для ее последующего продвижения. А когда она принесла ему сводку по деятельности НПО в России, добытую якобы из МИДа, а на самом деле подкинутую Родионовым, он пришел в полный восторг. И даже предложил ей съездить вместе с ним на региональный съезд по развитию новых коммуникационных технологий в Будапешт. По «чисто случайному совпадению» региональные съезды и конференции всегда устраивались в местах, наиболее привлекательных с туристической точки зрения. И как бы между прочим в промежутках между очень важными и плодотворными обсуждениями, участникам предлагалась богатая программа по осмотру достопримечательностей. Но только исключительно в целях скоротать время, конечно же.
По возвращении Ольга пересеклась с Родионовым. Их встречи участились. Отношения из настороженно-деловых переросли в более или менее дружеские. Родионов по-прежнему мало улыбался, но зато чуть больше говорил. Встречались иногда в парке по утрам, а иногда и по вечерам, приютившись где-нибудь в баре.
— Зачем тебе эта работа?
У него был странный голос. Низкий, порой резковатый, с хрипотцой, иногда голос отталкивал, ставил барьеры, а иногда так располагал, словно тянул на свое тепло доверчивых мотыльков. Ольга поражалась, как он мог одними лишь интонациями настраивать ее на деловой разговор и через пять минут переключать на беседы о личном и неприкосновенном. Взгляд его при этом выражал гораздо меньше, чем голос. Серые глаза смотрели всегда одинаково: пристально, внимательно изучали. Так же внимательно в десятую встречу, как и в первую.
— Работа как работа. Почему нет? — пожала она плечами.
— Не паршиво работать на тех, чьи интересы не разделяешь?
— Чепуха, громкие слова. Ты, что ли, разделяешь интересы своих работодателей? Или их методы?
— Разделяю.
— Значит, ты редкий случай. В моей ситуации намерения как раз вполне благовидные.
— И что?
— И то. Пусть даже одному человеку будет польза, и то хорошо.
— Не совсем так. Ты вместе со своей организацией потеряла по дороге изначальную цель. И таких, как вы, много. Зачем тебе это надо? Уж лучше в бизнес иди, там хоть все четко и правдиво — ты мне деньги, я тебе товар. Никакой псевдогуманитарщины.
— Ну знаешь… Почему, по-твоему, эта самая гуманитарщина живет и процветает? Потому, что это серьезно организованное дело. Они дают работу многим людям, они поставляют в итоге помощь хоть какому-то количеству нуждающихся.
— Надеюсь, ты сама не сильно веришь в слоганы этих самых хорошо организованных организаций?
Он, казалось, смеялся над ней. Но она не сдавалась.
— Эта машина работает, что важно.
— В том-то и дело, что машина. Это не должно быть машиной, иначе теряется смысл.