Гавана
Шрифт:
Первым заговорил Роджер:
— Дик, скажу прямо. Это задание было поручено Френчи... Уолтеру. Именно Уолтер нашел и предложил кандидатуру Эрла, именно Уолтер несколько недель клялся, что Эрл — человек дисциплинированный. Думаю, запись покажет, что у меня были большие сомнения насчет Эрла Суэггера. Я много раз поднимал этот вопрос, но Уолтер стоял за Эрла горой. Конечно, я виноват в том, что не проследил за ситуацией до конца, но, как вы знаете, иногда приходится доверять подчиненным. Я так и поступил. Но моим доверием злоупотребили. Мне
Френчи кивнул:
— Конечно, Родж. Именно так вы все и видите.
— Мистер Шорт, вам есть что возразить? Сделайте это сейчас, пока вам предоставляется такая возможность.
— Могу сказать только одно: я сделал все, что мог.
— Угу... Никто не может сделать больше того, на что способен. Но иногда этого бывает недостаточно. Ну что ж, мне все понятно.
— Одну минутку, сэр, — перебил его Френчи. — Отчет для контрразведки передать вам или отправить по обычным каналам? Я не знаю, что лучше. Черт побери, мне бы не хотелось совершить еще одну ошибку.
Эрла доставили в ту же тюрьму Сантьяго, где сидел Кастро, и поместили в камеру неподалеку от юного революционера. Никто не обращал на него внимания, зато Фидель пользовался огромной популярностью. Батистовская администрация, стремившаяся продемонстрировать свою гуманность, пускала к Кастро каждого желающего; поток журналистов, теле— и радиорепортеров не иссякал с утра до ночи. Они задавали молодому кубинцу вопросы и смотрели на него с восхищением. Никто не знал, что человек, смотревший на него в прицел и державший палец на спусковом крючке, сидит в в четвертой камере.
Эрл оставался в тени. На его требования — вызвать адвоката, позвонить, вызвать представителя посольства, поговорить с каким-нибудь американцем — не реагировали, но в остальном обращались с ним неплохо. Кормили сытно, позволяли ежедневно принимать душ и делать гимнастику во дворе. Вскоре он подружился с несколькими заключенными, делился с ними сигаретами и грубоватыми шутками. Большинство из них было посвящено почетному гостю тюрьмы, который притягивал к себе поклонников, как кинозвезда, и был на «ты» с американскими репортерами, восхищавшимися им сильнее, чем все прочие.
— Когда-нибудь этот малый проснется с перерезанным горлом, — сказал один человек толпе арестантов, гревшихся на солнышке и дымивших сигаретами.
Тем временем Кастро серьезно беседовал с молодой француженкой без лифчика, которая послушно записывала его мудрые изречения.
— Голова у него явно стала больше, — сказал другой. — Когда его привезли сюда, он был неудачником. Но все обращаются с ним как с героем, и теперь он сам поверил в это.
— Говорят, он тайный communista. Вот увидите, если он придет к власти, то заставит
— Эй, norteamericano, что ты думаешь об этом молодом остолопе?
— Болтун и хвастун. Похож на кинозвезду. Те тоже слишком рано становятся знаменитыми и никогда не вырастают. Думают, что они главнее всех.
— Это правда, ему еще учиться и учиться.
Если бы впоследствии выяснилось, что Кастро и человек, который держал его на мушке, стояли друг за другом в очереди за похлебкой, Фидель вряд ли смог бы подтвердить это. Кастро был занят важной беседой с двумя товарищами, и если даже он знал, что Эрл американец, то никак не показывал этого.
Однажды они встретились взглядами. Кастро тепло кивнул, Эрл кивнул в ответ, и на этом все кончилось. Фидель вернулся к своей политике — у него были дела поважнее.
А потом наступила ночь, когда Эрла увезли. Его не били, не заковывали в наручники — просто в нужное время посадили в «черную марию», заперли (опять же не заковывая в цепи, как опасного преступника) и повезли в Гавану. Дорога заняла целый день, но водитель и охранник вели себя вежливо, шутили с ним, покупали ему сигареты и пиво, кормили ланчем, показывали на красивых девушек, мимо которых проезжали, и если бы не замок на дверях, все было бы нормально.
В Гаване его не стали сажать в мрачную и угрюмую крепость Морро, а разместили со всеми удобствами в пригородной тюрьме. Камера была просторной, во всем крыле он был единственным заключенным и мог делать что угодно — читать, курить, пить или спать. Однажды ночью тюремщик спросил, не желает ли он женщину. Суэггер сказал, что не желает.
Через четыре дня явился представитель посольства.
— О, сэр, надеюсь, это вас не слишком затруднило. Я вижу, вы совсем запыхались.
— Мистер Суэггер, ирония вам не поможет.
— Послушайте, вытащите меня отсюда. Я больше не желаю видеть этот проклятый остров.
— Мы пытаемся разобраться. Кубинцы очень терпимы, особенно когда дело касается американцев, но у них есть свои правила. Вы не получили визу. Обычно это всего лишь формальность, однако в данном случае они почему-то заняли жесткую позицию.
— Послушайте, поднимитесь на третий этаж своего посольства и зайдите в кабинет триста одиннадцать. Там сидят Ивенс и его дружок Шорт. Именно они являются причиной этой жесткой позиции.
— Понятия не имею, о чем вы говорите. Я верю, что вы сопровождали конгрессмена Этериджа и прошли кубинскую таможню, пользуясь его дипломатической неприкосновенностью, но посольство должно было получить разрешение на ваш въезд в страну, а этого, кажется, никто не сделал. Нужно разобраться, кто допустил ошибку, и мы занимаемся этим.
— Отлично, — сказал Эрл. — Я знаю, что вы будете стараться изо всех сил.
Он сидел. Время шло, а он все сидел.
Наступившая тишина доставляла Френчи удовольствие. Наконец Плановик сказал: