Гай Иудейский

Иманов Михаил Алиевич

Жидкие крики одобрения в самом деле были мне наградой, потому что по их началу я понял, что представление окончилось. Я ушел тут же, а правильнее, просто сбежал.

Я уже говорил, что не мог остановиться. Стыд разбирал меня и страх, но лошади несли, а мне оставалось только лечь на дно колесницы, вцепиться руками, зубами и закрыть глаза. Возможно, что пример не очень удачен и мало что объясняет по-настоящему. Но другого я придумать не могу, а этот — с понесшими лошадьми — приходил мне каждый раз, лишь только я оставался один. И я в самом деле ощущал этот безумный смертельный бег, ложился ничком на ложе и закрывал глаза. Воображение же мое при этом работало так, как будто и его, как этих же лошадей моей судьбы, несло неостановимо.

Следующим

был Нептун. Подчеркиваю, что я сам все придумал. Должен сказать, что по прошествии некоторого времени сама идея воплощения бога в богах (и сама идея, и тот результат, которого я хотел достичь) меня уже не очень интересовала, но меня занимали детали и само действо. Мне хотелось поразить римский народ новым, не виданным до сих пор зрелищем. Я как будто забыл, что я единственный бог и люди должны уяснить себе это. Мое желание было: поразить. Поразить всех величием и силой императорской власти. Я снова, как будто и не намеренно, желал быть самым сильным, самым могущественным, величайшим. Но не в беспредельности неба, а в пределах земной человеческой власти. Той власти, которая только возможна для человека.

Я понимал, что все это тщета, что с высоты божественного величия и силы эти земная власть и земное величие не только малы и не просто смешны, но их как бы и нет вовсе. Я все понимал, но ничего с собой поделать не мог. И хотел зрелища — сильно, жгуче, болезненно.

С Нептуном я все придумал сам и развил такую бурную деятельность, наличие сил для которой никогда в себе не подозревал. И еще: такого удовлетворения от работы, деятельности я тоже никогда не испытывал. Тогда же я понял, как счастлив бывает художник, и недаром люди называют художников богами или близкими к богам.

Сначала я распорядился по поводу костюма. Тяжелая, плотная материя не должна растягиваться от пребывания в воде и не должна прилипать к телу, когда я поднимусь над водой. На материю сплошь, подобно рыбьей чешуе, должно быть нашито множество серебряных, отполированных до блеска кружочков. Они должны блестеть и переливаться в солнечных лучах, отраженных водой, так, что почти невозможно будет прямо смотреть на меня. К трезубцу, который будет у меня в руке, прикрепляются серебряные пластины под разным углом, тоже чтобы глаза не выдерживали блеска. Я велел заказать это самым лучшим мастерам и поставил самые короткие сроки. Всех мастеров и вообще всех, кто каким-либо образом участвовал в подготовке зрелища, я приказал держать отдельно, чтобы они не сообщались не только с внешним миром, но и друг с другом, насколько это было возможно, — чтобы не мешать делу. При этом велено было содержать их самым лучшим образом и обещана щедрая награда.

Теперь что касается моего подводного пребывания. Был отлит огромный чан, настолько большой, что я мог помещаться внутри, стоя в полный рост. По моим чертежам — а ведь в детстве я неплохо учился — было построено особое приспособление, которое держало чан в опрокинутом положении. И в таком положении он должен был быть опущен под воду. Приспособление устроено так, что края чана не достигали дна, а сам он как бы висел между поверхностью воды и дном. Когда он опускался, то внутри него оставался воздух, и человек, стоявший внутри чана, мог свободно дышать. И довольно долго, что было неоднократно проверено.

Рядом с чаном, под водой, устанавливалось еще одно сооружение: особенной конструкции помост. Если встать на помост и передвинуть рычаг, то груз, удерживающий помост под водой, сбрасывался и помост всплывал. Разумеется, вместе со мной. Но всплывал тоже особенно: не до конца, а только на ту высоту, чтобы я поднялся над поверхностью до пояса. Канаты, прикрепленные к сооружению, не давали ему всплыть совсем.

Замысел был таков. В одежде Нептуна я ныряю под чан — для этого не нужно никакого специального груза, потому что одеяние само по себе очень тяжелое, — и остаюсь там, пока с берега к этому месту не подойдут лодки и не станут бросать в воду

венки, исполняя гимн в честь Нептуна. Специальные люди среди публики бросят два или три венка, к которым будут привязаны камни. Я услышу их удары о поверхность чана и пойму, что пора выходить. Я выйду, взберусь на помост, нажму на рычаг, помост станет всплывать, и я явлюсь изумленной публике в сияющем одеянии морского бога с огненным трезубцем в руке. Потом подойдет лодка, я поднимусь туда по специальным ступеням, сяду на трон и под гимны отрабатывающих свое кифаредов торжественно поплыву к берегу. И уже на берегу начнется действо в честь бога Нептуна, властителя морей.

(Нет смысла описывать эту церемонию, она, как и все подобные церемонии, скучна и бессмысленна, и я делаю это только для публики и еще потому, что надо же чем-то завершить явление бога людям, которые станут упрашивать его остаться с ними навечно. На что бог, поразмыслив некоторое время, милостиво согласится.)

Приготовления шли в самой строгой тайне. Были и издержки: двое рабочих утонули, а один сильно повредил руку, но все это, конечно, мелочи, и упоминаю о них единственно для точности картины. Еще я распорядился привести Суллу и Друзиллу, поместить их в таких местах — не вместе, — чтобы они все хорошо могли видеть, а их бы не заметил никто.

Утром, когда народ собрался и лодки были готовы, я облачился в одеяние Нептуна и с двумя слугами отплыл от берега. Скала прикрывала нас от толпы и от уже готовых отплыть лодок. На море — благодарение богам — стоял полный штиль. Мы быстро добрались до места, и слуги помогли мне спуститься в воду. Почему-то она показалась мне очень холодной. Я нащупал ногами поверхность чана и, набрав побольше воздуха, разжал руки, державшиеся за борт лодки. Одеяние было тяжелым, и я быстро достиг дна. Пригнулся и подлез под чан. Стало совершенно темно, но зато был воздух, и я вздохнул полным ртом. Было довольно холодно, но дышалось легко. Я поднял руки и зачем-то провел ладонями по гладкой поверхности чана. Прислушался, но вокруг стояла полная тишина.

Так прошло время и еще время, а я не слышал условного стука и стал терять терпение. Мое тело била дрожь, и мне стало казаться, что не хватает воздуха. Горло перехватывал спазм, я хватался за него руками, и плеск воды от моих судорожных движений был резким и оглушал меня. Теперь, если и будут условные стуки, я вряд ли смогу различить их.

Ужас, самый настоящий смертельный ужас охватил меня. Я стал метаться в пространстве чана, бить о стенки руками: удары отдавались глухо, а медь была прочна. Впрочем, некоторые остатки сознания ужас все же не сумел подавить: я заставил себя остановиться, несколько мгновений оставался в неподвижности, потом, глубоко вдохнув, поджал под себя ноги. Случай бросил меня в нужную сторону — я ощупал руками край помоста и взобрался на него. Но от спешки и страха я, взобравшись, все никак не мог подняться, как было задумано, в полный рост и шарил руками вокруг, пытаясь найти рычаг (чтобы сбросить груз и всплыть), но вместо рычага схватился за трезубец, тут же прикрепленный. Наткнувшись на трезубец, я так схватился за него руками, что уже не мог разжать пальцы. Найти рычаг я тоже не мог, а самому всплыть на поверхность в таком тяжелом одеянии было невозможно. Я ерзал, бил ногами, не выпуская жезла из рук, и вдруг — помост качнулся и стал всплывать. Скорее всего, я задел рычаг ногой или от моего ерзанья на помосте он отошел сам собой.

Помост поднимался быстро, но так же быстро остановился. Стало светлее. Я выдохнул остатки воздуха, распирающего меня изнутри, и, изловчившись, встал сначала на колени, а потом, перебирая руками по трезубцу, в полный рост. Не всплыл, не поднялся, а просто выскочил на поверхность. Вдохнул — вода, попавшая в горло, клокотала — резко выдохнул и вдохнул опять. Вода или слезы туманили зрение, я ничего не видел вокруг, крепко держался за трезубец, стараясь сохранить равновесие, потому что помост, хотя и слабо, колебался под ногами.