Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
– Стенька – это мука мирская.
Есть знаменательная песня:
“Я пришел к тебе, Грозный-царь, с повинной,
Я шатался-мотался, Ермил,
По чисту полю и по синю морю,
Разбивал я, Ермил, бусы-корабли
И таксырские, и бусурманские,
А больше корабли государевы…”
Да возговорил один думчий боярин:
“Еще
“Злой боярин, не царский думчий!
Без суда хочешь меня казнити-вешати!”
Богатырская его сила поднималася,
И богатырская его кровь разгоралася…
Он, поется в песне, отрубил голову боярину: она
По царским палатам покатилася.
Ермак в беде сидит, бедой крутит,
А думчие боярушки испугалися,
Из царских палатушек разбежалися…
Вот идет на разбойника Ермака царская рать. И он, племянник Муромца, говорит ей слово, небывалое в древнем былинном эпосе, слово народного вождя – не разбойничье:
Гой вы еси, солдаты хорошие, слуги царя верные!
Почто с нами деретесь, корысть ли от нас получите?
Вслушаемся в это. И мы поймем, что своего видит народ в Ермаке – могучего сына и заступника, одного из тех немногих, в ком как бы воплощена сила и правда народная.
Но иным, особым был путь Ермака от пути Разина и Пугачева. И об этом не забывает народ-песнетворец, даже скрещивая, даже переплетая их судьбы. Что же это за путь? Подвиг во славу всей родной земли: так отвечает народ. И богатыря-строителя Русской земли чтит в Ермаке.
Не походом завоевателя-колонизатора, но делом доблести и поисками правды народной считает он “взятие Сибири”. Вот почему все события этого “взятия” стали песнями и как живые донесены до нас такие подробности, о которых молчат летописи.
И прижизненная, и посмертная судьба Ермака необычайны.
Совершенное им уже современникам казалось чудесным.
Он стал мифом к половине XVII столетия, всего через пятьдесят лет после своей смерти.
Разителен контраст между непоколебимой, уверенной, повсеместной (не только в Ермаковых местах, не только на Урале и в Сибири) народной памятью о Ермаке, славой его и необычайной скудостью письменных, книжных, вошедших в историю сведений о нем.
По страницам гимназических учебников Ермак проходил тих и светел, и от лат его распространялось сияние. Он никогда не ел скоромного, проводил время в молитвах вместе с добродетельными своими казаками и благочестивые видения являлись ему еще чаще, чем орлеанской девственнице под старым каштаном в Домреми.
– Русский Кортес! Русский Пизарро! – восклицали ура-патриотические книжки.
Впрочем,
Как некогда в Греции семь городов спорили о рождении Гомера, подобно этому много мест могут оспаривать право называться родиной Ермака.
Он – коренной донской казак, из понизовых. Он – уралец. Он – волгарь. Он – выходец из Сольвычегодска, из устюжских или даже из Суздальских краев.
На Дону он, видимо, во всяком случае был. Несомненна “гульба” по Волге. Есть известия о службе Ермака в войсках Грозного, на ливонской войне.
Сохранилось описание наружности Ермака.
Но вот имя “Ермак” – откуда оно, что обозначает? Сколько изощреннейших языковедов трудилось в поте лица, осмысляя непонятное имя! И народ тоже давно уже не понимает его: вот почему оно всячески видоизменяется в позднейших песнях.
Ермак – это Ермил, Ермолай, Еремей или даже Герман! Но не Ермил, не Ермолай, не Еремей и не Герман, а именно странное, нехристианское имя “Ермак” стояло в самом первом по времени и притом церковном известии – поминальном синодике, который составил в 1621 (или 1622) году, по свежей еще памяти, Киприан, ученый архиепископ сибирский, бывший архимандрит Новгородского Хутынского монастыря. Он-то знал, конечно, на зубок православные святцы и тоже, верно, поломал голову над языческим Ермаком, прежде чем поставил его в своем синодике!
Есть известие – оно пошло от поздней Черепановской летописи, – что Ермака звали Василием: Ермак остается прозвищем.
Увы! Историки разглядывали в Васильи-Ермаке славного рязанского атамана Василья Уса.
Итак, все, что мы знаем: Ермак – это Ермак.
Докопались, что на волжском жаргоне ермак – это ручной жернов или артельный котел. Так, в руках иных историков, обладающих полетом воображения, биография Ермака обогатилась новым штрихом: до своего атаманства Ермак был кашеваром.
В те времена многие люди, вместе с “молитвенным” именем, носили второе имя – прозвище. Иногда это было тоже христианское имя, иногда – меткая кличка. Под этим прозвищем и слыл человек. О “молитвенном” его имени нередко и не вспоминали.
У вольных же казаков находилась еще причина сменять имя. Попав в “поле”, человек как бы родился заново. Он скидывал посконный армячишко (недаром, по поговорке, казаки “добывали зипуны”), а вместе с ним – и прежнее прозвание. Когда поймают воеводы казака, не допытаются, чей человек. Новое имя укрывало…
Все же у всех Ермаковых атаманов-помощников мы знаем настоящие имена. Только у самого Ермака никому не удалось отыскать другое имя. Так и пришлось петь три века вечную память ватажному котлу или ручному жернову…
Есть историки, которые сомневаются и в отчестве Ермака. “Тимофеевич” тоже кажется им мифическим заимствованием у Степана Тимофеевича Разина. Впрочем, этому гиперкритицизму можно противопоставить прямое упоминание о “волских казаков атамане Ермаке Тимофееве” в грамоте Грозного Максиму и Никите Строгановым от 16 ноября 1582 года.