Гайдзин

Клавелл Джеймс

— Скажи им, но, пожалуйста, обращайся с ними как с господами, а не с дикарями, странными, но все же аристократами, важными японцами, они ведь благородного происхождения, ты знаешь.

— Эй, там! — крикнул капитан. — Пришлите их сюда! Хирага и Акимото вошли; Джейми успел им все подробно рассказать.

— Который из вас говорит по-английски? Я, Андзин-сама.

— Я — Отами-сама.

— Мистер Макфей поручился за вас, Отами-сама, за ваше хорошее поведение до самого Лондона. Вы согласны подчиняться мне, оставаться на корабле, если я так скажу, сходить на берег и возвращаться назад,

как я скажу, до самого Лондона, подчиняться мне так, как если бы я был вашим вождем, вашим даймё?

— Мы сог'расный де'рать, как говорит Андзин-сама, — осторожно ответил Хирага.

— Хорошо, но никакого оружия, пока вы на борту. Мне нужны все ваши мечи, пистолеты, ножи. Они будут возвращены вам. — Тумаст увидел на лице краску гнева и отметил это про себя. — Вы согласны?

— Но ес'ри 'рюди нападать на нас?

— Если мои люди нападут на вас, отбивайтесь кулаками, пока я не появлюсь. Они будут предупреждены, пятьдесят плетей каждому, если они начнут драку. Вы не должны её начинать, понятно?

— Нет, прошу прощения. — Джейми объяснил, что матросов привяжут к мачте и высекут за неповиновение. Ужасаясь подобной жестокости, Хирага пересказал все это Акимото, потом спросил: — Андзин-сама, васа нет бояца? Ес'ри чиравек свободный на корабарь, пос'ри такой осокараб'рений, нет бояца этот чиравек убивать васа?

Джонни Тумаст рассмеялся.

— Тогда ему не миновать петли, уж это как пить дать. Наказание за бунт на корабле — смерть. Я прикажу команде не цепляться к вам, вы не цепляйтесь к ним — это тоже важно, понятно?

— Понятна, Андзин-сама, — ответил Хирага, разобрав только часть сказанного, голова у него раскалывалась от боли.

— Если что, приходите ко мне. Никаких драк, если только на вас не нападут первыми. Ваше оружие, пожалуйста. — Хирага нехотя отдал ему замотанные в одежду мечи. И «дерринджер». — Мистер!

Дверь каюты распахнулась.

— Да, сэр?

— Эти двое займут каюту третьего помощника, я провожу их. Джейми встал и протянул руку Хираге.

— Счастливого плавания, вы можете писать мне, когда захотите, и Филипу... Тайре-сама. Как я вам говорил, я буду писать вам через свой банк, Гонконгский банк на Малле. Все это есть в тех бумагах, которые я вам отдал, вместе с объяснениями, как получать и забирать почту. Не ждите ответа раньше чем через четыре месяца.

Удачи вам и счастливого возвращения. — Они пожали друг другу руки, потом Джейми пожал руку Акимото.

— Вы двое, идите со мной, — сказал Тумаст. Он провел их по коридору и открыл дверь. — Спать вы будете здесь, и старайтесь никому не попадаться на глаза, мистер Макфей не хочет, чтобы вас узнали. После Гонконга будет легче. — Он закрыл дверь.

В молчании Хирага и Акимото огляделись. Каюта больше напоминала посудный буфет, чем жилое помещение. Места едва хватало, чтобы встать рядом. Масляный фонарь на шарнире тускло мерцал. Две грязные койки, одна над другой, у перегородки, под нижней — ящики. Матрасы, набитые грязной соломой, и шерстяные одеяла. Вонь. Резиновые сапоги, повсюду разбросана нестираная одежда. На крючках висят штормовые макинтоши.

— А это для чего? — ошеломленно спросил Акимото.

—

Какая-то одежда, но она такая жесткая, как можно сражаться в этих штуках? Я чувствую себя голым без мечей.

— Я чувствую себя мертвым, не просто голым.

Палуба качнулась под их ногами, и они услышали громкие приказы наверху, вслед за ними матросы затянули размеренную морскую песню, готовя корабль к отплытию, загрохотала паровая машина, и сразу задрожали все перегородки и палуба, усилив их тревогу. Теснота каюты, неприятный запах угольного дыма и смазки, затхлый воздух и ещё более затхлый дух, исходивший от коек, давили на них. Палуба вновь ушла из-под ног, когда корабль качнулся на якоре, и Хирага метнулся к койкам и сел на нижнюю.

— Ты полагаешь, что мы на них будем спать?

— На чем же ещё? — пробормотал Акимото. Зорко прищурившись, он откинул мятое одеяло в сторону. Все четыре угла матраса почернели от клопов, живых и мертвых; грубый холст матраса пестрел пятнами засохшей крови, отмечавшими места, где были раздавлены целые их поколения. Ему удалось сдержать приступ рвоты. — Поедем на берег, — проскрипел он. — С меня достаточно.

— Нет, — отрезал Хирага, превозмогая свой собственный страх. — Мы совершили чудо, мы спаслись от бакуфу и Ёси, и мы направляемся в самое сердце вражеской страны как гости, мы сможем выведать их секреты и научиться, как их уничтожить.

— Научиться чему? Как запороть человека до смерти, как месяцами жить в этой помойной яме? Ты видел, как грубо капитан обошелся с нами, он просто зашагал прочь, не ответив на наши поклоны. Пойдем... даже если мне придется добираться до берега вплавь! — Акимото взялся за ручку двери, но Хирага схватил его за рубашку и оттащил назад. — Нет!

Акимото оскалился и зарычал на него, вырвался из его рук и тут же врезался спиной в дверь: в каюте негде было развернуться даже для драки, потом прокричал:

— Ты не один из нас, ты заражен гайдзинами! Пусти, лучше умереть достойно, чем жить вот так!

Внезапно Хирагу охватил ужас. Время остановилось. В первый раз он до конца осознал все огромность того, куда толкнул их его план: перед ними открывался чужой мир, мир варваров, оторванный от всего цивилизованного, и они уходили туда, оставляя позади все, что имело истинную ценность в этой жизни: сонно-дзёи, Тёсю, сиси, родительский дом, не оставляя ни жены, ни сыновей — ах, моя храбрая и такая удивительная Сумомо, как мне недостает тебя, уезжать вместе с тобой было бы легче, но теперь...

Его руки и ноги задрожали, сердце молотом стучало в груди, дыхание перехватило, каждая его частичка пронзительно кричала ему, чтобы он бежал из этого ада, воплощавшего все, что он презирал и ненавидел. Если и Лондон такой же, что угодно будет для него лучшим выходом, что угодно.

Он отпихнул Акимото с дороги и бросился к двери. Но вдруг остановился.

— Нет, — выдохнул он. — Я вынесу это! Вынесу! Мы должны сделать это ради сонно-дзёи, брат, мы должны вынести это, но что бы ни случилось, мы умрем как самураи, мы сложим наши посмертные стихотворения, вот что мы сделаем, мы сложим их сейчас, прямо сейчас, тогда больше ничто уже не будет иметь значения в этой жизни...