Газета День Литературы # 108 (2005 8)
Шрифт:
А уж по отношению к литературному тексту, как вещи не формально-логической, вещи, где первую роль играют именно навевания, впечатления самые разные — вплоть до аллитерации тех или иных гласных — эта чуткость должна быть приоритетна. "Я СЛЫШУ в этом тексте нечто" — вот с чего должен начинаться анализ. Сперва "слышу", "чую" — и потом анализирую, что, почему, как на меня навеяло — и кто это навевает — Тот, кто наверху — или кто похуже. А если ничего не веет — нечего и резать, нечего скальпель тупить. Тогда одно из двух: либо здесь всё глухо — и не стоит на эту мертвечину и силы тратить, либо нет чуткости — ну, тогда нечего за это дело браться. Раз слон на ухо наступил — нечего в консерваторию
Так вот, во всей этой "поттеровине", помимо всех политкорректных выводов, помимо провозглашения прописей типа "верность прекрасна, а измена дурна", помимо вполне положительного облика главного героя, а равно и сопутствующих ему лиц, помимо, помимо, помимо… слишком явно чувствуется дух, хорошо знакомый тем, кто изучал английскую литературу определённого типа. Это — садомазохистское влечение к Ужасу, Мраку, Крови. Именно так — с больших букв.
Слишком мрачен сам тон легенд. Слишком чудовищны все эти призрачные химеры — этого явно многовато даже для типичного подросткового эпатажа. Слишком огромен Волан-де-Морт — сиречь Воля к Смерти — ни больше ни меньше. Слишком безоглядно жестока жизнь — если это так можно назвать — в этом несомненно притягательном призрачном мире. Именно совмещение жестокости и притягательности, собственно, и пугает — своим явным "садо-мазо".
Но повторю: это — не новость. Для англосаксов это издавна притягательно (правда, особенно это расцвело в пуританское и постпуританское время — но это тема особого материала). И готический "роман ужасов", который родился во время Просвещения (кто бы мог подумать!) — в XVIII веке, и, конечно же, в Англии (и в котором, кстати, тоже чертовщины немеряно). И пресловутый Франкенштейн, родившийся опять-таки — где? — правильно, в Англии же. И фольклорные (то есть почвенные, запомним!) рассказики Диккенса, пронизанные сумасшедше-загробным ужасом, равного которому, пожалуй, трудно сыскать во всей мировой литературе. (Интересно, кто-нибудь читал все эти красоты с попыткой приворожить ненавидящую женщину, с амулетом из кожи повешенного, заговорённым в жутком ритуале, с сумасшествием и убийством? Даже гоголевские "ужастики" куда как светлее.) Запомним, что это писал писатель-гуманист, любивший кстати и некстати пролить слезинку по поводу бедных, несчастных, обездоленных. И детективы, появившиеся тоже в англосаксонской среде — и в которых всегда полно и Ужаса, и Мрака, и Крови — и которые ВМЕСТЕ С ТЕМ (!) захватывают и ВЛЕКУТ (!) читателя к этому. А тут ещё и это… повторение готического романа для подростков…
Да пусть бы эта миссис Ролинг вписала в тексты своих творений хоть все библейские и евангельские заповеди, хоть все советы Св. Отцов — что толку? Это же ХУДОЖЕСТВЕННОЕ произведение! Что она ни напиши — сам дух, рвущийся отовсюду — вплоть до расстановки слов в строке — будет говорить именно об Ужасе, Мраке, Крови. И ещё — о том, как они страшно, необоримо, неотразимо притягательны.
Да, мы, взрослые люди, знаем, как с этим быть — книгу под стол, и все дела. Это же так, вымысел, fiction. А подросток?
Вопрос, который ставится и этими книгами, и всяким "толкиенутием", и прочим, прочим, прочим в том же духе, не столь прост. И должен он звучать так: не слишком ли специфична та часть англосаксонской культуры, которая теперь, в связи с глобализацией, без мыла лезет всюду? Не производит ли она разрушительного действия на души иных людей, не зацикленных на всякой дикости? И не должны ли мы оберегать себя от проникновения сего "духа", какими бы моральными прописями он себя ни прикрывал?
И речь здесь должна идти не только — и даже не столько о Поттере. К сожалению, и из-за последствий Великой Отечественной войны, и из-за жуткой идеологизации советского периода, и
Разумеется, это ни в коем случае не следует понимать так, что какую-то культуру надо объявлять "зловредной" с соответствующими оргвыводами. Здесь именно должна идти речь НЕ о какой-либо культуре как САМОЙ ПО СЕБЕ, но о культуре, уже воспринятой через призму ДРУГОЙ культуры и, в силу этого, как бы переделанной. Здесь было бы уместно такое сравнение: есть же бинарные боеприпасы. Два вещества лежат рядом — и каждое из них само по себе ничуть не опасно. Но вот они соединились — и в итоге получилось нечто или взрывоопасное, или отравляющее. Боюсь, что слишком часто нечто подобное получается при навязывании англо-саксонской протестантщины. И боюсь, что это относится не только к миру сказочек для подростков или около того, а ещё и при заимствовании у англо-американского мира всяких политико-экономических концепций — например, рыночности или вроде того…
Вот потому я, при том, что сам отнюдь не католик да и не очень люблю католиков, понимаю чувства того мексиканского падре, который взял эту талантливую — да, талантливую! — книгу мадам Ролинг — да и кинул её торжественно на площади в пылающий костёр, со всем фанатизмом и всей торжественностью времён былых. Оно, конечно, не метод — так бороться, да ещё и бороться с талантливой, в общем, вещью. Но натиск этой дикой и злобной англо-саксо-протестантщины сам по себе неистов и разрушителен — и потому вызывает неадекватные ответы.
Надо бы задуматься над ответами адекватными…
Руслана Ляшева ГДЕ ЖЕ НАШ ПАСКАЛЬ?
Книга Бориса Тарасова "Мыслящий тростник". Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей" (М., Языки славянской культуры, 2004) интересна в нескольких аспектах. Французский мыслитель теперь у нас издается. Возможно, наиболее полно Блез Паскаль представлен в "Собрании сочинений": "Мысли", "Письма к провинциалу", "Трактаты" (Киев, 1997). Этот трехтомник из серии "Единая история единой Европы" (издательство "Port-Royal") разошелся на Украине и в России. В XVIII и в XIX веках его в русском обществе читали просто на французском.
И не только читали. Усваивали идеи, затем развивали их в своем творчестве. Кто именно? Как именно? Ответить на этот вопрос взялся доктор филологических наук, профессор Литературного института Борис Тарасов, что и осуществил обстоятельно в 600-страничной монографии, в приложении к которой опубликован главный труд Паскаля — "Мысли". Получился большой и нарядный "фолиант" с "Троицей" Андрея Рублева и портретом Паскаля на лицевой обложке и скромным (по размерам) портретом автора на второй. Серия "Studia philologica") пополнилась красочным изданием (по оформлению) — классическим и жгуче злободневным (по содержанию). В первой из трех глав представлена творческая биография французского математика и философа XVII века, во второй и третьей главах исследуется влияние Паскаля на русскую философию и литературу.