Газета День Литературы # 113 (2006 1)
Шрифт:
Иль Илия средь шатров бедуинов?
— Отец, и что, есть люди, которые получают мудрость не от людей, не от Книг, не от школ земных мудрецов, а от Бога? а от Небес?
Как одинокие пастухи, которые в ночах говорят с овцами, с травами, с камнями, с водами, со звездами и с их Творцом?
И таких ненавидят человеки и хотят убить, как чужих.
Отец, и что я так возлюбил пастухов, и бегу к ним на горы,
А в больших городах гнездятся смерть и диавол.
И я не хочу никуда уходить из нашего малого Назарета, а только к пустынным, молчаливым пастухам галилейским...
Отец, однажды шел близ Назарета китайский караван с барусовой камфарой.
И там сидел на верблюде китаец-даос с косой. Глаза его были закрыты, и он сладостно играл на свирели.
Я сказал ему: "Учитель, куда идет твой караван?" Он сказал: "Я никуда не иду. Я недвижно сижу в Китае на крыше фанзы недвижной моей... Это барусовая камфара идет, кочует..."
И еще он сказал: "Бойся больших городов и далеких путешествий..."
Отец, я знаю, что все дороги и тропы из Назарета идут к смерти моей...
И зачем рожденный для бесед с Господом должен идти к людям?..
Пророк должен беседовать с Богом, а не с народом...
— Чадо! вот змея мудра потому, что всем телом лепится, льнет, струится по земле. И не ползает далеко, а зиму и лето проводит в жилище своем.
А глупые птицы перелетные летят над землями и народами, и многие охотники убивают их.
Чадо! Сын мой! будь как змея, а не птица...
— Отец, но я возлюбил птиц... Вот они!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
— Чадо! Чадо! Сын мой, Иешуа, Иисус, ты где?
— Абу, абу, отец, отец, опять я на крыше камышовой дома нашего, где землица для прохлады насыпана, и вот роза снежная взялась и поднялась тут.
Отец, тут я птиц кормлю, и голуби берут с руки моей прирученно. А горлицы, и черные дрозды, и жаворонки хохлатые пугливы и клюют с землицы на крыше хлеб разбросанный мой, и пьют воду из двух кувшинов глиняных...
Отец, глядите, глядите, — а весенние перелетные великие птицы, журавли и аисты, с ликующего аметистового неба слетают на малую крышу мою и плещутся крыльями усталыми, покрывая бедную крышу нашу...
— Чадо, чадо, гляди — и что птицы тысячелетние свои пути небесные оставили, и сходят с путей, и садятся на крышу нашу?
О, Боже! Сын, иль такое тепло, ласкание, любовь идут от ладоней Твоих, и птица
О, Боже! А потом человеки пойдут, сойдут с путей своих тысячелетних и пойдут за Тобой, Дитя, Чадо Авраамово, аки эти птенцы смиренные...
О, Боже! Но я не доживу, не увижу, не пойду за Тобой...
— Отец, отец, я так люблю гладить птиц по перьям их.
Всегда я хотел погладить летящую птицу, иль стрекозу парящую, иль горлицу причудливую, затейливую, иль жаворонка по хохлатой головушке...
И вот птицы пришли на крышу мою, и я глажу их.
И их множество крылатое, трепещущее, и тесно мне от птиц слетающих...
— Чадо! Сын мой, уже хлеб и вода кончились в доме нашем...
— Отец, но есть еще тайное, сладкое, дурманящее сирийское вино в медном хуме-кувшине вашем....
То вино, которое по римским законам дают осужденным на казнь на кресте, чтобы смирить муку их... И мне будут давать...
Но этих слов Иосиф не слышит... Слышит...
Иосиф смиренно опускает голову, и страждет, и шепчет неслышно, для себя:
— Мальчик, откуда Ты знаешь о кресте и вине крестном?
О, Боже! как хорошо, что я не доживу до тех дней, до того Креста, до того вина...
А Мария Матерь доживет... а жены сильней мужей... а я стар и не увижу...
О, Боже!..
— Отец, отец, куда ушли вы?
Давайте дадим птицам крестное вино, и они станут пиаными и добрыми, как наш вечнопианый сосед Малх, служитель храмовый, книжник-соферим-"кипай".
Который блаженно закрывает глаза, когда проходят молодые жены и девы, иль накидывает на голову глухое покрывало, чтобы не соблазниться, не искуситься, и оттого слепо ударяется, тычется больно о стены домов и ограды острые, но не впускает в душу древний соблазн, поядающий грешных мужей и жен.
О, лучше избить слепое тело, чем искусить праведную душу. Да, отец?..
Мальчик улыбается на крыше среди птиц несметных
— Отец, а вы соблазнились Матерью моей?..
И тут слёзы явились в очах Дитя и в глазах отца.
— Абу, абу, отец, отец, не печальтесь, не клоните голову многоседую в жемчужных стружках, щепках плотника.
Отец, я знаю тайну.