Газета День Литературы # 117 (2006 5)
Шрифт:
Вот Варламов и вчитывается в жизнь человека, перемогшего обморок века, и вглядывается — как он устоял? Будто рецепта ищет. И как же радуется, как нежен становится к своему Толстому, когда тот после всех вихрей, забав, и опасных отступничеств находит, что выход этот в любви и Родине. И как горячо подхватывает Варламов его мысль из вечного нашего "Хождения по мукам", что все распады, все смутные времена, как ни болезненны, а всё-таки преходящи, пока жива народная вера, что "уезд от нас останется — и оттуда пойдет русская земля".
И сила этого художественного убеждения Толстого и за ним Варламова такова, что даже не хочется смущать себя мыслью: а остался ли еще сегодня в России этот неповрежденный уезд?
Он пишет поперек суете клипового мира, мира беготни и поспешной склейки. И везде помнит трудновеликое пришвинское правило: когда я стал, мир пошел. Мир идет вокруг любящего человека, который стоит в небесной системе координат, и потому видит отчетливо и ясно. И, как его мальчик в "Рождении" рождается "вопреки нищете, грязи, братоубийству и грозным пророчествам о конце мира", так рождается и сама проза Варламова, тоже вопреки грязи и братоубийству времени, подхватывая спасительное правило одинокого человека — во все времена "жить не по лжи".
Четыре дня назад на Пасхальной заутрене мы слушали тысячелетнее огласительное слово Иоанна Златоуста и опять и опять поворачивали его к своему дню, своему дому и сердцу, и укреплялись в надежде: "Где, аде, твоя победа, где, смерте, твое жало? Воскресе Христос — и жизнь жительствует".
И жительствует еще, слава Богу, и наша литература, потому что сохранила верность телу, душе и Духу Родины — всеживой, земной, но и небесной России, верность русскому достоинству, слову и сердцу, слову и смыслу, слову и Богу.
Петр Поминов ПРЕДЕЛЫ СУДЬБЫ. (О поэзии Валерия Михайлова)
Судьба Валерия Михайлова, переплавленная в творческие находки последних лет, пронизанные удивительной ясностью мысли и глубиной чувства, обрела свои пределы в безмерной дали русской классической традиции. Думаю даже, учитывая поэтический контекст, литературное окружение и культурно-историческую почву (раскаленное поэтическое слово сына Великой Степи П.Васильева или яростный темперамент сына разноплеменной Великой азиатской Сибири В.Берязева) художественной родословной В.Михайлова, что могущество литературной России казахстанско-сибирским или в литературной терминологии — евразийским Словом "прирастать будет".
Является ли русская литература в Казахстане или современная литература Сибири (для поэтической географии — это одна земля) литературной провинцией России?
Безусловно, является, но только в том ее значении, которое блестяще сформулировал В.Ключевский еще полтора века назад: "Культура рождается в провинции, вырождается в столице и возвращается обратно в провинцию".
В течение первой половины 2005 года одна за другой увидели свет две поэтических книги Валерия Михайлова "Колыбельная из-под небес" и "Золотая дремота".
"Колыбельная из-под небес" — небольшой сборник, своеобразный свод святых для поэта писаний: мать, отец, родина, Россия, про который можно сказать словами А.Фета:
Вот эта книга небольшая,
Томов премногих тяжелей.
Поэт в этом сборнике, написанном на одном дыхании (19 стихотворений за семь дней), с предельной творческой самоотдачей, с фетовской свободой образного самовыражения — внешне без труда преодолел притяжение эпохи и стереотипы нашего смутного времени. И это своеобразное поэтическое миросотворение определило целостность, внутреннее единство цикла при внешнем тематическом разнообразии
Качественно иной стала "Золотая дремота" — безусловно, определяющая
…Немеют слова, канут в душу печально
На самое дно, где покоится тайна.
Новые книги Валерия Михайлова — это уже не столько этапы творческого самоопределения поэта и даже не только судьба поэтического поколения шестидесятых-семидесятых, которые, как и всегда в русской литературе, не составили и не могли составить единого направления, чем объективно выразили трагическое, прежде всего — духовное — противостояние, ставшее уже тяжелой традицией в русской литературе, истории и культуре в целом. Валерий Михайлов в этих двух книгах четко и даже жестко обозначил путь художественной мысли в современном беспутном мире — это русло русского православия. Путь тяжелейший, лишенный каких бы то ни было иллюзий: от социально-бытовых соблазнов до маргинальной всеядности — это жизнь собственной души, подотчетной только Богу:
Все на этом свете — только для того,
Чтобы жизнь воспети в милости Его,
Все ему воздати… — а там станет звать:
— Спати, спати, спати! — ласковая Мать.
"Он трезво мыслит о земле, В мистической купаясь мгле", — писал о национальном характере Вяч.Иванов. Но, не чувствуя и не понимая даже "мистической" цели Бытия, мы весь 20 век пытаемся строить и перестраивать Жизнь, в том числе и Душу ближнего. Живем повседневной сутолокой, не только не понимая, даже не чувствуя, что существует другая жизнь — Божья. Жизнь человека как бытие вечного Духа в бренном и тленном теле:
Дорога уходит не в поле, а в небо…
Пусть поле себе на земле остается…
И эхо несется над волнами хлеба:
— Душа не прервется! Душа не прервется!
Ведь тлен — это и есть тело, а жизнь только бремя тела, только наказание — как Наказ свыше о сохранении Души. Как меняется при таком восприятии жизни система ценностей!
Поэзия Валерия Михайлова — это своеобразные лиро-эпические циклы, объединенные единством нравственного чувства и совершенно созвучные русской общелитературной художественной традиции, характерной и для прозы (эпические циклы Тургенева, Толстого, Достоевского, а в 20 веке — деревенской прозы), и для поэзии (прежде всего, философской лирики Тютчева), которые несут в себе безусловный эпический масштаб. Возникшая на переломе эпох (а в данном случае — даже не веков, а тысячелетий), на историческом переломе, осложненном государственно-политическим крахом тектонического масштаба, она была объективно обречена на неизбежное, эпохой обусловленное, осознание себя в цепи времен (оставшись без прошлого, мы драматически вынуждены осознать себя даже не в истории, а в Вечности).
Поколение, потерянное на просторах Вселенной и в пучине Времени. Государственно-политический бедлам, отсутствие каких бы то ни было социальных ориентиров и полный нравственный дефолт. Даже великий и могучий язык в своих нормативных пределах не дает всей полноты нравственной катастрофы.
Но осознание себя в переломные эпохи всегда идет, прежде всего, интуитивно. Это время поэзии. Для этого требуется природный поэтический слух, способный услышать гул эпохи. И здесь Валерий Михайлов в лучших, даже не литературных, а народнопоэтических традициях обращается к родовой памяти: прекрасные лирические миниатюры, посвященные матери, и эпическая фигура деда — его главные философские маяки и нравственные святыни.