Газета День Литературы # 134 (2007 10)
Шрифт:
Дальше – больше. Лягушка вдруг вышла замуж за Петю, школьного приятеля, а детсадовская подруга привела в дом какого-то братка, похожего фигурой на ёжика, и такого же злого и колючего. Шеи не было, одни плечи.
Петя стал постоянно занимать у Шуры-Шлагбаума деньги – под будущий окончательный расчёт, а ёжик даже и не занимал вовсе, а просто брал всё подряд, да ещё и поколачивал хозяина, если спьяну под руку попадался. Совсем тяжёлые времена настали.
Жили они таким образом, как в тереме-теремке: лягушка-квакушка, мышка-норушка, петя-петушок, ёжик – ни головы ни ножек, и бывший комсомольский инструктор Шура.
Жаловаться некому, но обидно.
И понял однажды, что жить так больше нельзя. Надо идти по стопам партии. Пока ещё какая-нибудь лиса или медведь в его квартиру не завалились.
Пошёл он ночью на злодеяние: облил стены теремка керосином, запалил спичку, но сам же потом и пожарных вызвал, помогал всю эту живность вытаскивать.
И очень уж ему с тех пор жечь понравилось. Следите за движением мысли?
Затеял он бизнес на палёной водке, совместно с Петей, ёжика взяли в охранники, мышку с лягушкой – в топ-менеджеры.
Быстро поднялись на ноги, потому что Шура всех конкурентов пожёг.
Потом, правда, и этих своих представителей животного мира – тоже, чтобы лишнего не трепали.
Прочим, кто мешал или под ногами путался, также опустил на голову шлагбаум.
А вскоре его и самого сожгли, из огнемёта.
Но это уже совершенно другая история, неинтересная.
И к Преображенскому валу никакого отношения не имеет.
Анастасия Гачева, Светлана Семёнова ХИМЕРЫ РАЗУМА ИЛИ ИСТИНА СЕРДЦА?
О романе Александра Потёмкина "Человек отменяется"
Существует два типа художника. Один созерцательный, эпически-спокойный, уравновешенный, второй нервно-динамичный, взрывчатый, натянутый, как струна. Один распахнут внешней реальности, миру природы и истории, его любовно описывает, им вдохновляется, им живёт. Второго внешний мир хотя и интересует, но лишь как то, что связано с главным предметом его внимания – личностью, в глубины которой он погружается снова и снова, не уставая разгадывать "тайну человека". В русской литературе XIX века классические их образцы были явлены, с одной стороны, Толстым, "тайновидцем плоти", с другой его современником Достоевским, "тайновидцем духа", по определению Мережковского.
Александр Потёмкин относится ко второму типу писателей, занимая среди них своё яркое, уникальное место. Человек в поразительной двойственности его природы ("я – червь, я – Бог"), нелинейности и непредрешённости, в изощрённых извивах его психики и интеллекта – вот что прежде всего занимает писателя. Герои его повестей и романов личности, "усиленно сознающие": рефлектируют они над собой, над окружающими, над переменчивыми путями судьбы, стремятся постичь начала и концы бытия, во всем дойти до первопричины. Напряжённая работа сознания не прекращается в них ни на минуту. Как и герои Достоевского, они одержимы одной страстью, одним желанием – "мысль разрешить". Внешние формы существования, свидетельствующие о состоятельности, успехе, да что там, просто нормальном устроении жизни: обеспеченность, семья, дети, карьера, – отступают на задний план. На передний – выходит идея: заполоняет пространство ума, властно распоряжается в сфере поступка, жёстко прочерчивает линии взаимодействия с окружающими.
Роман "Человек отменяется" впечатляюще демонстрирует эту особенность характерологии Александра Потёмкина, создавшего своеобразный художественный мир, где патетика соседствует с блистательным гротеском, прямая мысль – с сильным, часто бьющим по нервам образом. Последнее
Само романное действие зачастую протекает не в объективной реальности, подчинённой законам пространства и времени, а во внутреннем мире героя, созданном его мыслью и неукротимой фантазией. Какие драматические сцены проходят перед лихорадочным взором потёмкинских идеологов (а в романе "Человек отменяется" все – идеологи, от обывателей до олигархов, не говоря уже о бомжах-интеллектуалах, рассуждающих о геополитике), какие исторические и космические эпохи сменяются, какие перспективы рисуются их распоясавшемуся воображению! Оно не желает знать никаких пределов, парит над миром и упивается собственной властью, тем более безграничной, чем ограниченнее, обыденнее и плоше его приросший к земле обладатель.
И совсем не просты оказываются самые, казалось бы, невзрачные экземпляры рода людского, маленькие человечки, вроде Семена Семеновича Химушкина (от какого слова фамилия? – химичить? химера?), скромного обладателя московской непрезентабельной трёшки, две комнаты которой он сдает квартиранткам-студенткам, или аспирантика Архитектурного института Дыгало, в реальности не построившего даже сарая, зато в виртуальности – неистового проектанта. Все они глядят не меньше, чем в Наполеоны. Все задумываются об устройстве Вселенной и вынашивают планы переделки человека и человечества. У них свой критерий оценки личности: сила развития и активности ее разума, степень его автономии, полнота его бесстрашия и свободы.
Человеческий разум, горделиво обособившийся от Бога и от мира, оторванный от веры, надежды, любви, – вот главный герой философского, идеологического романа "Человек отменяется". До каких геркулесовых столпов может дойти сей разум и носитель его – человек? – к решению этого вопроса и направлен смелый художественный эксперимент Александра Потемкина.
Здесь, как и в романе "Изгой", идёт испытание человека. Но в "Изгое" человек испытывался на его способность восходить, отрешаться от материальных соблазнов цивилизации, возвышать сознание, властвовать над своими страстями. Здесь же человек испытывается на свои отрицательные, злые пределы: насколько глубоко сможет он пасть, какие сатанинские выверты и преступления будет готов совершить.
Именно этот вопрос – о пределах зла в человеке – заботит Семёна Химушкина. Его блистательным монологом начинается интеллектуальный марафон, в который, по ходу действия, включаются все персонажи романа. Правда, экспериментирует он с человеком только в воображении: решиться на реальную мерзость – кишка тонка. Да и что можно предпринять с такой обыкновенной и скучной внешностью, получая жалкие триста долларов в месяц, питаясь кефиром и щеголяя в потрёпанных панталонах? Химушкин, как подпольный герой Достоевского, предпочитает "скандалить в собственном сознании". Он – завистливый, злой фантазёр, и в своём мечтательном, фантомальном захлёбе рождает такие химеры разума, что не снились ни гоголевскому Поприщину, ни Голядкину Достоевского. В повседневном же бытии – скукожен и мелок: подглядывает за квартирантками, не прочь тяпнуть водочки и попитаться за чужой счет, конфликтов старательно избегает и в гражданском смысле вполне благонадёжен.