Газета День Литературы # 147 (2008 11)
Шрифт:
Но семейная и личная жизнь никогда не входила в мои произведения. Я оставил её для себя. Пожалуй, литература больше вмешивается в неё, чем наоборот.
Реальность происходящего на страницах моих произведения – это мой метод вживания во время, в героя. Я буквально переношусь в ту эпоху, реально ощущаю, живу (психологически, конечно). Это освобождает меня от выдумывания, фантазирования. Я большую часть времени провожу там – в придуманном мире, воссозданном мной. Перевоплощаюсь в такой степени, что иногда путаю реальность и литературу. Возвращаюсь в реальность
Когда герои становятся реальными – возникает ответственность за этот мир, за его достоверность. И читатель подпадает под некоторую зависимость. И тут не мне решать, насколько данная ситуация идеальна, естественна. Я стараюсь быть искренним и правдивым.
Свою творческую технику могу сравнить с работой реставратора. Беру старую слепую картину, где много потерь, и, сживаясь с художником, начинаю реставрацию. И тут требуются истинные краски, цвета, отношения и характеры. Я стараюсь. А удалось ли мне – судить читателю. Если он всё это ощущает, о чём я сейчас сказал, это победа.
Б.Л.: Вы почти не пишете о войне. Но все ваши герои участники тех или иных военных событий.
Н.Л.: Батальные сцены у меня есть. Но я стараюсь не злоупотреблять ими. Моё творческое кредо – показывать, а не описывать. Дать ощущение событий через восприятие их личностью героя, отражением их в характере, чувствах, мыслях, разговорах. Это нелёгкий метод.
Б.Л.: Разделяете ли вы, по крайней мере для себя, художника и человека?
Н.Л.: Жизнь заставляет разделять. И надо это делать чётко и вовремя. Зазеваешься – неизбежен конфликт. Иллюзорное и реальное смешивать нельзя. Допустить ошибку – очень дорогое удовольствие.
Б.Л.: Ваше хобби.
Н.Л.: Это охота и рыбалка. Но рыбалка не тихая с удочкой на берегу, а настоящая, промысловая по даль- ним и диким местам. Трудно добираться до этих угодий. Это километров 300 от Якутска на лодке по реке, очень редко на машине или вертолёте. Ухожу обычно на неделю. Там и утка, и заяц, и лось. Иду не один, в тайге в одиночку не выжить. Весной и осенью охота, а рыбалка – летом. И так всю жизнь. В детстве это был образ жизни, а в последнее время душевная тяга. Хотя эти запасы большая подмога семье не на один месяц. Ответ на этот вопрос немного меняет мой образ светского городского человека. Правда?
Б.Л.: Вы домосед? Или путешественник? Какие места на земле вам особенно дороги?
Н.Л.: Я особо не ездил. Но крупные страны всё же посетил, так сказать, для сравнения. Как многие советские мальчики, воспитанные на французских романах, – люблю Париж. И, возможно, по древней генетической прапамяти мне уютно в Стамбуле, Пекине, Шанхае. И всё же я домосед, предпочитаю дом.
Б.Л.: Но часто бываете в Москве. Что для вас этот город?
Сегодня иногда создаётся ощущение оккупированного города, но всё равно это мой город – моя столица. Она наравне со всей страной пережила великую трагедию распада и унижения. И не её вина, что на этот раз была сдана врагам.
А сегодня я радуюсь, что она медленно восстанавливается из пепла.
И здесь вполне логично объяснить – почему почти нет в современной прозе произведений о событиях этих тяжёлых двадцати лет. Время это не было самодостаточным. Безвременье – одним словом. Его почти невозможно воссоздать художественно. А как только начнётся стабилизация, тут же придёт время литературы нынешнего дня. Период хаоса воспроизвести, мне думается, невозможно.
Б.Л.: Какое из последних литературных событий России произвело на вас самое сильное впечатление?
Н.Л.: Я люблю читать поэзию. Этот жанр – средоточие всех искусств. От состояния поэзии зависят успехи и неудачи всех жанров. Радует всплеск поэтических талантов в последние годы. После Юрия Кузнецова и Николая Дмитриева для меня Николай Рачков, Магомед Ахмедов, Игорь Тюленев, Наталья Харлампиева, Диана Кан, Елена Родченкова, Алексей Шорохов. Это всё же не все…
Б.Л.: Мировая литература. Есть в ней тенденции, которые разительно отличаются от российских?
Н.Л.: Может быть, я и ошибаюсь, но русская литература остаётся одной из главных мировых вершин. Даже больше. Мир ещё не открыл не только новую русскую литературу, но и не осмыслил до конца советскую классику. Я говорю о всей русскоязычной литературе России.
Какой высоты мысль была высказанная когда-то Михаилом Дудиным в стихах, что после смерти он вернётся в 41 год и принесёт погибшим товарищам весть о победе... А в каком народе была такая личность, как поэтесса Юлия Друнина. Не каждому дано создать такого уровня поэзию и быть достойным её при жизни и после смерти.
Б.Л.: Вы работали над романом о Чингисхане почти пятнадцать лет… Как вы относитесь к быстротекучести времени – спокойно или драматично? Философски? Или всё же охватывает боль при мысли о неизбежном уходе?
Н.Л.: Философски. Я до такой степени сжился с образом военного, ратного человека, что возможный уход из жизни воспринимаю с любопытством. Для меня это как бы новое назначение по приказу генерального штаба. Кем меня назначат на этот раз? Интересно…