Газета День Литературы # 69 (2002 5)
Шрифт:
Я беру на себя смелость утверждать, что слова эти вполне можно отнести и к Александру Проханову (в сравнении его с другими нашими современными художниками слова), и роман "Господин Гексоген" является великолепным подтверждением их.
А теперь — о самом романе. "Гексоген", пожалуй, не роман в его каноническом виде, а своего рода модифицированное современное Евангелие от Проханова, благая весть, во имя которой главный прохановский герой Белосельцев готов положить свою жизнь, но, к великому сожалению, так и не услышал её во всех своих настойчивых исканиях на пути к Богу. Впрочем, Белосельцев и сам в какой-то мере является благовестником или благовещателем, по крайней мере во многих его действиях проглядывается этакое стремление к своеобразному мессианству. И даже символический финал романа с Крещением в ледяной воде больше напоминает… восхождение
Хотя даже выписанные "по-фламандски" сочно картины обедов и ужинов на Российском Еврейском конгрессе, на фестивале "Созвездия России" отнюдь не взывают к восторгам жизнью.
Но Александру Проханову, как выдающемуся художнику современности, сумевшему не только заглянуть в своём романе в "бездну нового времени", но вслед за Достоевским вступить "в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель… отдалённейших исканий человечества", — трижды vivat, то бишь — здравия, творческого горения и успехов!
Людмила Лаврова РУИНЫ И МЫ
"Господин Гексоген" — это маскарад узнаваемых миражей, поражающий их долговечностью, силой трагических парадоксов, живучестью изношенных истин. Здесь актуальные споры приобретают вид чертовщины, плоды одиноких раздумий продаются с торгов, мода и вечность, превращенные в доходный товар интеллекта, соперничают за минуты в прайм-тайм на телеэкране. И все это многомерное, двоящееся, ошеломляющее кинематографической зримостью панорам и деталей действо, химера галлюцинаций и фарса, смертельно балансирует на грани вопроса, мучившего еще героев Достоевского: "…В Содоме ли красота?.."
В романе Проханова ответ на него таится "в ярком пятнышке света, упавшем на кремлевский паркет", в стертом, будто крылышко бабочки, рисунке на чашке из бесценного музейного сервиза, в отреставрированных залах Кремля, похожих на "позолоченную маску на лице мертвеца", в мерцании телевизионных экранов, в черно-красном ковре, брошенном на танковую броню… Ряд этот бесконечен, как список грехов человеческих. Но большинство персонажей романа "Господин Гексоген” выстраивают собственную эсхатологическую перспективу, живут согласно утилитарной телеологии в убеждении, что мир создан "для целей человека" и для достижения желаемого можно не останавливаться ни перед чем. Им не требуется подтверждений, "что в Содоме-то она и сидит…". "Идеал Содомский" — это вырвавшаяся в реальность похоть их подсознания, в старину говорили еще — алчба власти, богатства, безграничного самовластного обладания уже не только миром людей и вещей, но и смыслами, символами, самим временем.
На том "поле битвы", что вершится в людских сердцах у всех этих Астроса, Зарецкого, Гречишникова, Копейко и им подобных конструкторов муляжного сакралитета, посягающих управлять историей, роль одна: они — мародеры, прихватывающие любые трофеи — от стула из царского дворца до прошлого и будущего целой страны.
Когда в кульминации романа его главный персонаж интеллигент Белосельцев (неоправданно назначенный автором быть генералом) после всего происшедшего (не без его добровольного участия) видит встающие над Красной площадью "таинственные светила и луны" и вдруг понимает, что этим созвездиям, которые зажглись над Москвой, он не знает названия, догадка становится уверенностью: Россия утратила место в определенном ей Промыслом земном и небесном измерении, все мы оказались теперь под чужими звездами в незнакомой стране. Она может называться как угодно: Российская Федерация, Московия, Соединенные Штаты Евразии — несомненно лишь то, что на этом поправшем святость пространстве по-геростратовски сожжено историческое время, уничтожена заповеданная нам предками преемственность с тысячелетним бытием Государства Российского, а не только семидесяти советских лет. Именно бытием во всем его духовном, культурном и нравственном наполнении. Бытием, созидавшемся славой, жертвами и подвигом святых, строителей и воинов,
Превратить величие российской цивилизации в миф и являлось задачей адептов "социальной магии" на протяжении столетий (вспомним хотя бы размышления на эту тему у Н.Я.Данилевского). В конце ХХ века их труды, усовершенствованные медийными технологиями, увенчались успехом. "Россия в обвале", "целились в коммунизм, а попали в Россию" — вот лишь некоторые из жалких покаянных прозрений тех, кто и сам немало способствовал катастрофе.
Множество мифов о российском давнем и недавнем прошлом как высокоточное, "гуманное оружие" было использовано против нашего государства. И, как любое оружие, в точках своего попадания они создавали "провал в мироздании" — антижизнь.
"По чужой схеме сегодня играет вся Россия", — заметил А.Проханов в недавнем своем интервью. И об этом, в сущности, написал "Господин Гексоген”, где развернута полная палитра внедренной к нам мифологии, сковавшей рациональные общественные реакции на так называемые "реформы", а на уровне отдельной личности препятствующей малейшим попыткам рефлексии.
Вот только слово "вся" во фразе Проханова настораживает. Хочется как-то надеяться, что метания, взлеты, заблуждения и провалы в романе "Господин Гексоген” — его собственные, прохановские…
Понимаю, как невыносимо трудно взрастить, построить сегодня хоть что-то среди тех руин и обломков, где мы оказались, да еще сознавая за эту разруху долю своей вины и ответственности: там мужества не хватило, там — душевной стойкости, а там подвели непоследовательность или идейный хаос в мозгах. Об этом очень точно говорит в романе блаженный Николай Николаевич: "Все Христа ждем… а сами забыли, как жертвовать".
Творчество тоже жертва. И строительство. Почему и невозможно считать творчеством постмодернистские перверсии, всю эту словесную слизь, чей источник уж, конечно, не кастальский ключ, а смердящая баяно-ширяновщина.
Мы. Вот, что все-таки самое главное на том пространстве руин, в какие на наших глазах превращена Россия. Какие мы, за что мы, с кем мы?
Белосельцев — частица этих Мы. Вокруг него в романе все вращается, стягивается в фокус. Это его искушают, предлагая отказаться "от собственных представлений и целей". Он — тот малый проводок, через какой проходит разрушительная энергия, вызывающая тектонические сдвиги в жизни страны. Всеми забытый, живший в эти страшные годы подобно многим: "как контуженный, попавший под фугасный взрыв", Белосельцев поддается на примитивную вербовку своих недавних коллег. Понимая, что его искушают, покупается на самую дешевую лесть и дает согласие войти в число участников заговора якобы во имя спасения Родины. Белосельцевым беззастенчиво манипулируют, воздействуя на самые сокровенные его струны, и он, утратив всякую способность мыслить здраво, обнаруживает чудовищную ущербность собственной личности: выясняется, что профессионализм, нормы корпоративной солидарности стали его этикой. Но, самое главное, коллекционер бабочек Белосельцев, мистик, аналитик, стратег, как будто бы и не знает об известном "эффекте бабочки", то есть о том, что когда общество находится в состоянии неустойчивого равновесия, бифуркации, направление его развития часто определяется не объективными законами, а малыми, но вовремя совершенными воздействиями. На тот или иной путь или… в пропасть его может толкнуть ничтожная личность ничтожным усилием. Так бабочка одним взмахом своих крылышек в определенный момент в нужном месте может вызвать ураган…
В стратегеме "Суахили" Белосельцев и является такой бабочкой, "используемой" в нужный момент в нужном месте. И вот — рушатся репутации, отрезаются головы, взрываются дома, начинаются войны…
О таких, как Белосельцев, справедливо замечание известного социопсихолога Николая Ракитянского. Ссылаясь на работу 1906 года классика отечественной политической психологии В.Ф. Чижа, он говорит: бывают люди умные и, вместе с тем, слабоумные нравственно. Именно нравственное слабоумие является доминирующим свойством генерала спецслужб, интеллигента, не чуждого сентиментально-романтическим порывам Белосельцева, почему и не вызывает удивления его тщетное искание благодати у раки с мощами преподобного Сергия или патологоанатомические видения у "красных мощей"…