Газета День Литературы # 75 (2002 11)

День Литературы Газета

Сербов я уважаю, так же как и русских когда-то уважал, давно это было. Я ведь тоже человек православный, но я на стенку не лезу, потому что так жить нельзя, чтобы вечно на стенку лезть, ведь не баран же человек и не петух. Конца Света, видишь ли, ему непременно хочется, прямо зудит у него! Жить-то трудно этак день за днем, рутина заедает, так, бывает, опротивеет все кругом, что зубами заскрипишь. Отвратительно! Опять же, ежедневные вопросы решать приходится. Рецепт хотите, как избежать? Конец Света. Сразу и решать ничего не надо, и даже работать уже незачем. Хитрые эти апокалиптики и ленивые — лишь бы помереть героями. А жить кто будет, дядя?!

И все же, что бы я ни говорил теперь, вы меня не очень-то слушайте. Кажется мне с некоторых пор, что Отец наш Небесный с некоторой обидой на меня теперь взирать стал как на не оправдавшего надежд, особенно после того, как я от Него перед Картавым отрекся, трус несчастный. У меня прямо душа обрывается от одной мысли. Уж как я себя ни оправдывал, а все точит меня изнутри. Да ведь я только разок единственный, и то для проформы, а Петр апостол, если помните, трижды по Писанию отрекался. И ничего, пронесло! Бог благороднее человека, вот помяните мое слово. Он совершеннее всех человеков и очень ранимый. Его обижать нельзя. Я духовнику исповедался, а он сказал, что Бог поругаем не бывает, и вообще, чтобы я не брал себе в голову. Ведь главное в православии даже не вера, а доверие. А я Господу доверяю, вот у меня жизнь и скользит как по маслу. А у многих не такая она.

Особенно у раскольников, бывших наших единоверцев, которые отказались принять начертание Зверя и стали отщепенцами от общества, все отвернулись от них. Живут они где придется, по чердакам и подвалам. Их находят во время санитарных рейдов агенты администрации и уничтожают как бродячих собак, чтобы не натворили каких-нибудь бед. От таких всего можно ожидать. Кстати, собак нынче как раз не стреляют, а ловят и содержат в специальных приютах. Трогательная забота Зверя. Не зря же говорят: ворон ворону глаз не выклюет. На прошлой неделе наш патриарх был провозглашен непогрешимым. Я считаю, что в условиях продолжающего раскола это оправданная мера: святейшему надо брать пример со Зверя и закручивать все свои церковные гайки. И все-таки большое облегчение для души, когда живешь в церковной ограде. Особенно в наши дни.

Вчера высокоточным оружием бомбили Афон, который отказался выдать террористов и встать под директорию Зверя. Вот что сделала со Святой горой кучка отщепенцев-фанатиков, святыня стала базой мирового терроризма, как сказал телеведущий из "новостей". К сожалению, мировое сообщество право, тех, кто не дает человечеству жить по-людски, придется уничтожить, иначе этих узколобых не вразумишь, им хоть кол на голове теши. Гм! Какие-то газетные мысли у меня вдруг из головы полезли. Вывод: надо поменьше "ящик" включать, хотя я и не ханжа, как некоторые. От миротворцев из мировой администрации Афон защищают русские черносотенцы (что ж вы спали, когда жиды всех брали за глотку, а после драки чего же кулаками махать?!) и сербы-"братушки". Завидую я, по правде сказать, этим молодцам, а точнее — ревную. Сами знаете, к Кому. С горы Афон до неба теперь рукой подать.

Смотрю за окно. Листья облетают, все обнажается до края земли. Какая-то костлявая нескладная старуха с длинными голыми руками ходит по убранному картофельному полю туда и обратно. Может, полоумная? Нет, не то, брат-художник, вот тебе, как в зеркале, образ больной, измордованной России. Мне никого не жалко, кроме деток несмышленых да ее, Руси-Матушки. Все остальные по доброй воле на милость Зверю отдались, хотя и не может быть у этой твари никакой милости к падшим. Не в себе нынче Россия, никого не узнает вокруг, безумно озираясь, зовет детей своих. Безутешная, кличет их посреди простора, но лишь галдит глумливое воронье над полем. И этот страшный больной зов я слышу в своей душе. Нет больше стран, нет преград вездесущему Зверю, наложившему на все

свою лапу с когтями, остались одни местности с географическим рельефом, где в центре паучьей сети параллелей и меридианов воссел, словно повелитель мух, мировой правитель. Никакое движение человеческого существа не укроется от него. Кто сравнится со Зверем!

Россия — страна неблагонадежная, ересь жидовствующих веками расползалась по ней осклизлой плесенью. Сочилась из гробов повапленных, из нечистых, поганых болотин, мест проклятых, недобрых, которые прежде обходил человек за версту. Ныне, словно чумной, влечется он туда на заплетающихся ногах. Мокрые ветви в темноте хлещут его по лицу, цепляют за одежду. Стой, опомнись! Тщетно все. Дальше и дальше в полночную чащобу несет путника нелегкая — туда, где беснуется русалочий пир под пьяные крики нагих девок в лунном свете и надсадные загробные стоны еврейской скрипки. За буреломом бурелом громоздится на пути. Кровь мешается с моросящим дождем на разбитом лице.

"Куда ты, брат Иван?!" Но он с досадой оттолкнет тебя и поспешит туда, где в студенистом лунном свете колышется над самой топью мерцающее, как остров мертвецов, марево гнилых болотных огней.

Злое крапивное семя окаянного народа-христопродавца заполонило Землю Русскую, и тысячи мироедов-жидов уселись на всех путях. Ни пройти, ни проехать.

Не жилось Ивану под отеческим милосердным игом, запросило ретивое сердце вольницы, и отправился он на Светлую Седмицу в жидовский шинок. Встретил его там кабатчик Мордехай и со льстивыми бесстыдными речами наливал тому стакан за стаканом дурманное зелье. И потерял голову Иван, забыл отца своего и мать свою и всех праотцев своих, стал петь-плясать под гнусавую жидовскую дудку.

Промотал все кровное имение свое и наследство предков своих, веками нажитое и береженое, — землю-кормилицу, пашню до края небес, дом свой просторный, ладный и крепкий, как орех, с луною и солнцем в окошке, а затем и сами святые русские небеса, лес корабельный за околицей, и погост с могилами предков своих, — все просадил подчистую в ухарстве своем. А потом и родовые иконы на липкий вонючий прилавок швырнул, и крест нательный, матерью благословленный сунул под нос сопящему брюхатому шинкарю.

И Россия пошла тогда по миру побираться, и ходит в обличье больной бездомной старухи в отрепье по убранным полям, собирает колоски и картофелины в рваную суму. Безумно глядит она на встречных и не узнает никого, одна-одинешенька на печальной земле.

Связавшись с жидами, сам ты стал христопродавцем, брат Иван, а, пришел срок платить, с гнусной кривой усмешкой представил тебе иуда такой счет, что и саму душу свою бессмертную заложил ты еврею в ослеплении погибельном. Да еще должен остался, и детей по миру пустил, и внуков, еще свет не увидевших. Сиротою стала земля твоя.

Почернели от горя и набухли кровью живые иконы в церквах. На беззакония людские скорбно посмотрела Матушка-Богородица, грустно покачала Она головой. Стал ты нагл и развратен, Иван, вор и раб в пропитой, расхристанной душе, гнусные повадки приобрел ты в праздном и блудном обиходе своем. Вот тогда и вышел из бездны Зверь и обвил тебя мерзким гадючьим хвостом.

Вопрос. Видели вы когда-нибудь, чтобы еврей убирал пшеницу или клал кирпичи на стройке, чтобы скакал он в битву на взмыленном коне, дорожа своей отчизной, которой он гнусно скалится в лицо? Нет, нет и нет! И не дождетесь. Ну а случалось вам лицезреть этакого пройдоху просящим милостыню на старости лет? Смеяться по пятницам грешно, но я посмеюсь над этим вопросом.