Газета День Литературы # 78 (2003 2)
Шрифт:
Иису-у-се, восстань и гряди,
Иисусе, к людям приди..."
Чем не бабушка из сказки Андерсена "Снежная королева", сидящая на пороге и распевающая псалмы? Как хотите, но — трогает и волнует, и начинаешь верить опять в возможность любви в этом "старом жестоком мире".
Открытия, совершаемые при чтении романов Кинга, лежат вовсе не в зоне "погра-ничной психологии". Вовсе не ради дешевых ужасов стоит их читать. А ради преодоления стереотипов, навязываемых через СМИ и жестко диктуемых сложившимися политическими реалиями. Читать, чтоб пусть ненадолго, но забыть бутафорские лица международных деятелей и заглушить
Всю жизнь мы открываем для себя азбучные вещи, открываем свои "америки". Не ставлю перед собой задачу оценивать творчество Кинга. Знаю одно: романы Кинга — не рекламные проспекты, зовущие в материально-обставленный, комфортно-технологический, демократическо-человеколюбивый рай. Там, по ту сторону океана, всё тот же "старый жестокий мир", впрочем, как и здесь, но еще не сдают своих позиций терпение и труд, надежда и вера, одушевляя человеческое бытие.
Иван Евсеенко БЕЗДНА (Рассказ из книги “трагедии нашего времени”)
Мы познакомились с Василием на первом курсе института и неожиданно сошлись очень близко. Многие однокурсники удивлялись этой нашей дружбе: мы были людьми совершенно разными и по возрасту, и по характеру, и по своим пристрастиям. Я поступил в институт уже после службы в армии и двух лет работы учителем труда в сельской школе, а Василий сразу после десятилетки. Человеком он был молчаливым, угрюмым, а иногда так и скрытным. Василий не любил шумных студенческих компаний, общественных, модных в те годы, мероприятий, сторонился их и часто упрекал меня за то, что я понапрасну трачу время на всевозможных комсомольских собраниях и студсоветах. Учился Василий легко и как бы даже мимоходом, случайно, словно учёба не была для него тогда главным делом жизни. Он не просиживал ночи напролёт за учебниками, не зубрил грамматических правил и философских истин. Всему этому Василий предпочитал изучение первоисточников. Он прочитывал всю обязательную и дополнительную литературу, отыскивал в библиотеке, где любил подолгу рыться, такие книги (часто даже запретные, дореволюционные), о которых не всегда знали и наши преподаватели-профессора. По каждому предмету Василий имел своё собственное мнение. Умные преподаватели это сразу оценили и выделили Василия среди остальных студентов, а не очень умные, посредственные, иногда просто побаивались его, потому что он своими суждениями мог поставить их в тупик.
Был у Василия, пожалуй, лишь один недостаток: несмотря на свой юный возраст, он любил выпить. Но не в студенческих многолюдных застольях, а в одиночку или, самое большое, с двумя-тремя однокурсниками, которым доверял. Пил он немного, но уже после нескольких рюмок наливался какой-то свинцовой, совершенно необъяснимой в его молодые годы тяжестью. И без этого тёмные его коричневые глаза ещё больше темнели, зрачки суживались, и в глубине их проступала зияющая страшная бездна. Василий начинал метаться, прятался от товарищей в самых укромных местах общежития, в кладовках и лестничных пролётах, убегал от них, а случалось, так и уезжал куда-нибудь на электричке или поезде. После этих побегов он отчуждался ещё больше, ни с кем не хотел говорить и объясняться, целыми днями лежал на койке и всё о чём-то думал, думал и думал.
Едва закончив первый курс, Василий женился. Причём не на москвичке, как того можно было ожидать, и как это делали многие ребята старших курсов, а на девчонке из маленького сибирского городка, откуда он был родом. Они дружили с ней с самого раннего детства, учились в одном классе, сидели за одной партой. Звали девчонку Леной, но Василий называл её по-своему —
Жить Василию с Олешей в общежитии не разрешили, и они сняли однокомнатную квартиру на окраине Москвы, в районе метро Ждановской. Квартира в Москве стоила тогда дорого — пятьдесят рублей, почти две студенческие стипендии. Ждать помощи Василию и Олеше было неоткуда. Родители присылали им по десятке-другой, но не больше, поскольку сами едва-едва сводили концы с концами. К тому же мать и отец Олеши были в разводе, а у Василия отца не было вовсе. Он умер при каких-то загадочных обстоятельствах, о которых Василий никогда не рассказывал.
Выход у молодожёнов был один — искать работу. И вскоре они её нашли. Олеша устроилась по лимиту маляром в подмосковном строительном комбинате, а Василий после долгих неудач нашёл себе неожиданную и такую удобную для студента вечернюю службу инкассатора.
Тогда почти все студенты подрабатывали: кто сторожем, кто дворником, но никто из нас не додумался пойти в инкассаторы, да и не каждого, наверное, туда бы и взяли. По нашему разумению, там должны быть люди проверенные, отслужившие, по крайней мере, в армии, ведь они постоянно имеют дело с деньгами, с оружием.
Но Василия взяли. Теперь он после занятий каждый вечер торопился в инкассаторскую контору, получал там под расписку пистолет и до поздней ночи ездил по городу на специальной машине, собирая в магазинах дневную выручку. О своей опасной, совсем не студенческой работе, Василий ничего не рассказывал: то ли ему не положено было о ней рассказывать, то ли он таился по причине скрытного своего характера. Лишь однажды, в подземном пивном баре на углу Пушкинской улицы и Столешникова переулка, куда мы с ним часто ходили в день стипендии, Василий вдруг сказал:
— Долго носить с собой оружие человеку нельзя!
— Почему? — удивился я этому его открытию.
— Потому, что хочется выстрелить в затылок впереди сидящего.
Я ответил не сразу, несколько минут обдумывал признание Василия, а потом, взглянув в тёмные, уже начавшие наливаться тяжестью его глаза, посоветовал:
— Бросай ты эту свою службу!
— Брошу, — пообещал Василий, и на том дружеский наш разговор закончился.
Но обещания своего Василий так и не выполнил. До конца учёбы он продолжал работать инкассатором. И я догадывался — почему. Василию было интересно бороться с самим собой, со своим соблазном выстрелить в затылок впереди сидящему человеку. А такие случаи, говорят, среди инкассаторов бывали.
После института жизнь у Василия сложилась удачно. Олеше наконец дали постоянную прописку в Москве, а вскоре и квартиру. Малярную работу она бросила, родила Василию двух сыновей-погодков. Его же оставили в аспирантуре. Василий без особого труда закончил её, защитил кандидатскую диссертацию и уже подбирался к докторской. И вдруг бросил все занятия наукой, философией и эстетикой, в которой придумал какую-то свою, совершенно новую теорию, и ушёл диспетчером в пожарную часть. Я ничуть не удивился этому его чудачеству. Последние годы, приезжая в Москву и всегда останавливаясь у Василия, я видел, как он всё больше теряет интерес к науке, как ему становится скучным читать студентам лекции, принимать экзамены и зачёты, ходить на заседания кафедры и учёного совета. Олеша сказала, что Василий опять несколько раз убегал из дома в Ташкент и куда-то ещё дальше, чуть ли не на Сахалин, стал больше пить, и она очень рада, что он наконец нашёл себе такую спокойную, тихую работу. Пусть отдохнёт.