Газета День Литературы # 79 (2003 3)

День Литературы Газета

В задумчивости смотрел я на непривычно пустынную и тихую речную даль, когда вдруг внимание мое привлекло странное светлое пятно вдали. Словно большая бабочка, оно трепетало то у воды, то высоко на круче. Пятно приближалось. В этом месте речка, будто отдыхая от бесчисленных поворотов, выпрямляется и течет почти по прямой метров двести, поэтому-то я и смог видеть все происходящее на берегу.

До рези в глазах всматривался я в трепещущий светлый клинышек, когда вдруг понял: это же мальчишка, совсем маленький мальчишка в белой рубашонке.

Но почему

один в такой дали? До нашей Августовки километров пять, но ведь он идет совсем в противоположную сторону, по направлению к Вязовке, а до нее раза в полтора больше.

Я стал с нетерпением ждать приближения мальчишки, гадая, пройдет он стороной по круче или мы встретимся. В полсотне метров от меня он неожиданно вынырнул из кустов, шумно плюхнулся в речку, набрал полную фуражку воды и, хватаясь за оголенные корни, влез на кручу. Почему-то встревоженный его долгим отсутствием, я стал внимательно всматриваться в кустарник. И, когда заметил синюю струйку дыма, не раздумывая, бросился наверх.

В глубине леса, чумазый, сорвав с себя мокрую рубашку, он бил ею, не останавливаясь, со всего плеча, по шипящим змейкам огня, обжигая пятки, перепрыгивал с места на место. Высушенная за лето трава пожиралась огнем со страшной быстротой, огонь десятками юрких ящериц ускользал из леса на опушку, на простор.

...Когда с огнем было покончено, и мы устало опустились на черную землю, он сказал:

— Деда Матвея работа, точно.

— Это которого же Матвея?

— Да нашего Самосада, сторожа клубного, он меня обогнал с удочками совсем недавно. От его самосада пожар...

Кого-кого, а Матвея Чугунова по прозвищу Самосад я отлично помнил. Как большинство жителей Августовки, он имел свою особинку: многие из мужиков здешних курили самосад, но такого крепкого и ароматного, какой готовил он, ни у кого не было. Секретом владел старик, за что и был отмечен прозвищем.

Спускаясь к воде, украдкой я присматривался к мальчишке. Я уже узнал его: Ленька — сынишка Трохина, бригадира тракторной бригады. Ему лет десять. Ладненькая фигурка, у пояса на ремне самодельный нож и старенькая сумка, в руках стеклянная банка. На загорелом подвижном лице сама озабоченность.

— Ну и куда путь держишь, путешественник?

Он тут же отозвался на вопрос вопросом:

— А откуда вы знаете, что я путешественник?

— Да уж видно по снаряжению.

— Бабка у меня в Вязовке, мамка отпустила меня к ней в гости.

Он присел около потухшего костра и поставил банку на песок. Взглянув на нее, мне стало понятно, почему он так странно шел по берегу — в банке были стрекозы, десятка два.

— А что, не побоялась мамка тебя одного отпустить?

— Не-е, я же не в первый раз,— он встал, собираясь уходить.

— Ну раз так, пойдем к лодке чай пить.

Он было уже сделал один шаг назад, но пересилил себя:

—

Спасибо, дяденька, мне некогда, а еда у меня в сумке есть.

Так я и не смог с ним разговориться. Надев мокрую (в дороге высохнет) рубашку, он ушел.

"А ведь нет никакой бабки у него в Вязовке",— скорее догадался, чем припомнил я.

...Вечером, возвращаясь в село, я все же решил проверить свою догадку и свернул к дому Трохиных, того самого Трохина, который в нашем детстве был едва ли не героической фигурой. Ему, сыну конюха, колхозное начальство доверяло объезжать молодых лошадей, что он и проделывал самоотверженно, поражая нас какой-то нездешней ловкостью и лихостью. У новых тесовых ворот, чертыхаясь, отрывисто что-то говоря жене, располневший Трохин садился на дрожавший мотоцикл. Когда я подошел, Ленькина мать пояснила:

— Опять поехал искать нашего путешественника. Вот наказание-то. Хоть не выпускай из дому. Вбил себе в голову составить карту всей нашей местности — и всё тут. Вот теперь, говорят, вверх по речке ударился... Колумб доморощенный. Вы бы хоть забежали как-нибудь к нам, поговорили с ним, может, вас послушает, у моего-то терпенья уже не хватает.

Что я мог ответить ей, если у меня у самого хранится собственноручно составленная в детстве карта речки, начиная от нашего села и до ближайшей деревеньки. Если нас самих с Трохиным, когда-то задумавших добраться до верховья к истокам речки и оттуда спуститься на плотах, вернули с полпути, не дав осуществить одно из самых сильных желаний детства — отыскать начало родной речушки, увидеть тот родничок где-нибудь в осоке или под валуном, который дает жизнь целой многошумной речке.

Истоки... Они и сейчас манят неодолимо, неся в себе намного больше смысла, чем в детстве. Это и ветла у дороги, разбуженная серебряным звоном отбиваемой в утренней рани косы, и наша саманная беленая изба, в которой, взрослея, я впервые не смог заснуть майской короткой ночью от щемящего и неожиданно осознанного чувства жгучей связи и с раскатами весеннего грома, и с первыми крупными каплями дождя, упавшими в распахнутое окно, и с пьянящим настоем сирени в посвежевшем и мокром саду. И — многое-многое другое...

КОРЗИНА, ПОЛНАЯ ЯБЛОК

Вспомнилась картинка из далекого детства. Я сильно болел, простудился. Который уж день лежу в постели, на день перебираясь в прохладную, выложенную из самана погребицу. Она на меня производит чарующее впечатление. За ларём я нашёл вчера почти новенькyю книжку "Казаки" Льва Толстого и, потрясённый красотой и яркостью открывшейся мне жизни, забываю и про болезнь, и про то, что с ней связано. Вообще эта мазанка колдовская. Осенью, забравшись на верх её, под крышу за сушёной густерой, я обнаружил неопределенной формы предмет, завернутый в изъеденный мышами мешок, потянул на себя из-под разного деревянного хлама и обнаружил: боевая винтовка. Потом с дедом я имел разговор и пообещал, что трогать винтовку не буду. Но я уверен: её там уже нет. Мой дед — человек мудрый, он обязательно всё сделает правильно. В этом я убеждался не раз. ...Послышались шаги во дворе, это идет моя бабушка, я это чувствую всегда, не понимая, как объяснить это. Она входит с небольшой кошёлкой, накрытой белой в горошек косынкой.