Газета День Литературы # 81 (2004 5)
Шрифт:
И спросит строго Прозерпина:
— Каким грехам ты предавался?
Да не лукавь! — Любовь и вина!
От остальных я удержался.
— А знал ли меру, согрешивший? —
Земное имя не помянет. —
Когорта карликов затихших
Узнать желает, что же станет...
Отвечу, выбором томимый,
Смотря в божественные очи:
—
Не проживу ни дня, ни ночи!
Но как трудно сохранить это чувство, какой высоты оно требует от любящих! Знаете, как называет любовь Валентин Федоров? — "Песня в небе". Вот это стихотворение — чистое и печальное. А может быть, радостное? Ну конечно же, и радостное:
Жаворонки в небе вьются
В ясный полдень снова,
Ну а небо вроде блюдца
Светло-голубого.
Вот и все, что здесь осталось
С наших пор далеких.
Вспомню, как мы целовались, —
Только сердце ёкнет.
По ложбинам и по кручам
Время побросало,
Песни в небе нету лучше —
Лет как не бывало.
Парадоксальны и своеобразны выводы, к которым приходит в своих стихах поэт. Ни жизнь, ни любовь не могут быть обыкновенными, серыми — или хотя бы одинаковыми со множеством других. Чувства и мысли Валентина Федорова вызывают на дуэль приземленную и оттого убого однобокую, однообразную "правду" — и ее плоские очертания рассеиваются и отступают. Таково одно из стихотворений — с вызывающим на диалог названием "Трижды прав", рассказывающее о любовной драме:
На душе спокойно, ровно.
Раны нет — не нужен йод.
Дух не жаждет мести кровной
И к оружью не зовет.
Будто ангел, будто голубь,
Песню сладкую поет.
Будто солнце, павши в прорубь,
Растопило синий лед.
Прочь! Отсутствием движенья
Наш философ назовет
Эти редкие мгновенья...
Трижды прав он. Идиот!
Внезапные повороты мысли порождены стремлением постичь истину, по крайней мере приблизиться к ней — и не только мыслью, сколько чувством, точным и чутким ощущением происходящего...
С дерзновенными свершениями человека и любовью поэт может сравнить только творчество. Музыка, стихи — это то, что живет "вне времени", всегда. Это взрыв или взлет души, увлекающий за собой в необъятную ширь мира. И надо иметь мужество и... вдохновение, чтобы откликнуться на зов прекрасного. Об этом — целая череда стихотворений в книге "Земля и небо". Вот фрагмент одного из них:
Купите книжку, сударь, тяжело
Поэтам в нынешнее время стало.
Стою весь день, вечернее табло
Зажглось на площади у трех во
кзалов.
Купите
И сударь отвечал, момента пленник:
— Не надо книжки, вот вам портмоне.
Ответствовал поэт:
— Не надо денег.
И прошептал из древнего стиха:
— Течет вино в дырявые меха.
Поэзия Валентина Федорова рождена сегодняшним днем, но сказать, что она злободневна, было бы непростительной оплошностью. Она, отталкиваясь от сегодняшнего дня с его мучительными проблемами, от его фактографии и быта, тяготеет к бытию. Она в основе своей философична, и философия исходит из жизненных уроков. "Естественность предпочитаю" — такую строку, как кредо, выдвинет в начало одного из стихотворений поэт. Афористичные стихи и полустишия ("А переводы не люблю — Там автор близится к нулю") делают книгу яркой и броской. Что правда то правда: "Стихи...— души очарованье вдруг, А не итог трудолюбивых рук". Очарованье... Ведь оно всегда настигает вдруг.
Николай Кузин ДОРОГА В ЦАРСТВО СВЕТА
Фрагменты из лирико-философского романа Николая Беседина публиковались в периодике (журнал "Москва", газеты "Завтра", "День литературы"), в итоговой книге поэта "Третья чаша" (1999 год). И вот перед нами — цельное, законченное произведение, названное автором романом (первоначально оно задумывалось как поэма).
Автор уточнил жанровое определение своего творения, но по сути это ничего не меняет. Я бы, например, назвал бесединского "Вестника" просто книгой. Книгой, вобравшей в себя самые животрепещущие откровения современника, глубоко постигшего суть противоречий и катаклизмов нынешнего бытия и его... закономерную суетность. А значит, и неизбежность предстояния его перед Божьим Судом. И сразу отпадает необходимость говорить о некотором сходстве бесединского романа с романом М.Булгакова "Мастер и Маргарита", про которое толковал критик Н.Переяслов в предисловии к сборнику Н.Беседина "Третья чаша" — это совершенно надуманное сопоставление.
В аннотации к "Вестнику" говорится: "Поиски смысла существования человека и человечества, покаяние, обретение веры и надежды на спасение души — в преддверии Апокалипсиса — вот центральная идея образа героя романа". Сказано несколько неточно (что значит "центральная идея образа героя"?), но вполне определенно: человек и человечество обречены прийти в эсхатологическую бездну.
Почему обречены? Ответ на этот вопрос в романе дается многократно и многовариантно. Ну, вот хотя бы потому:
Доныне мир свою дорогу
Из двух извечно выбирал:
То строил Божий мир без Бога,
То с Богом возводил пороки —
Земного царства идеал...
Пророчества и видения будущего, открывшиеся через Бога Иоанну Богослову, безусловно, как справедливо подметил в предисловии к бесединскому роману С.Лыкошин, "течение его действия и развитие строя". Однако перед нами — не переложение на поэтический язык бессмертного евангелического сочинения (имею в виду "Откровение Иоанна Богослова"), — а совершенно самостоятельная и смелая попытка передать читателю прозрения-пророчества современника, нашедшего дорогу в Царство Света только через Божественную благодать.