Газета День Литературы # 94 (2004 6)
Шрифт:
— Хорошую новость вы сообщили мне. В каком кафе вы были?
— Отсюда рядом, в трех кварталах, "стекляшка". Мы вчера мимо проходили...
— Что ж, пойду прогуляюсь...
Часа через полтора мрачного Федорова привезли на милицейской машине.
— Вы меня подло обманули!— грозно процедил он.— Я напишу жалобу!
— В чем я провинился?
— Не стройте из себя невинного человека! Я заказал три порции харчо, четыре вторых блюда, несколько
Я, честное слово, чуть не расхохотался. Еле сдержался, иначе Иван точно катанул бы "телегу" куда надо...
Но охоту шутить с ним отбил у меня навсегда!..
БЕЖЕНЕЦ
Вид его вызывал неподдельную жалость. Высокий, нескладный как подросток, в клетчатом пиджаке, с продолговатым небритым лицом, которое ослепительная, от лба до затылка лысина делала похожим на ученическую резинку для подчистки клякс в школьных дневниках...
— Аршак-джан!— обратился ко мне в ЦДЛ карабахский поэт Абрам Бахчуни,— помоги молодому таланту, Хачику Кирокасяну. Он, понимаешь, беженец...
Слово старейшины — закон, да и сама печальная фигура стоящего поодаль человека заставляла вздрогнуть сердце. Что стоит для меня перевести два-три стихотворения? И я согласился.
— Хорошо, давайте, пожалуйста, подстрочники. Завтра уезжаю в Переделкино. Может, успею что-то сделать.
Чтобы самому расписаться, решил начать с переводов. Подстрочники и оригиналы были откровенно слабыми. Что же делать? Тогда я прилег на диван и, взглянув на заснеженные по колено дорожки, стал вспоминать поездку в Степанакерт. В этот райский уголок древней армянской земли, где остались материнские корни. И под этими впечатлениями написал стихотворений тридцать!.. Отпуск закончился, и я позвонил автору.
— Я вас встречу у гостиницы "Измайловская".
Провел в номер, где в кресле восседала красавица с золотой цепью на ноге. Оставив рукопись, я откланялся.
Пока ехал домой, мучительно разбирался: как может беженец снимать двухместный номер в гостинице?
И я вновь позвонил: "Хачик, верните рукопись. Это ведь не ваши стихи, и я не хочу дарить свое творчество..."
— Да-да, конечно, я успел посмотреть. Клянусь, что не буду публиковать! — заверил меня обиженный голос.
Но через месяц читаю переводы в солидном литературном издании, а через полгода выходит пятидесятитысячным тиражом книга "Небесный камень", затем радио, телевидение...
Кирокасян развернул такую деятельность, что даже искушенные разводили руками. Финал: писательский билет и презентация, которую почтили присутствием крупные столичные литчиновники... Каюсь, во всем виноват я. Один. Вот почему больше никого не перевожу...
Иногда вижу в ЦДЛ этого лже-беженца. Не изменился. В том же клетчатом пиджачке, но с наглой ухмылочкой. Поговаривают, ищет нового переводчика.
ТОПОЛЯ
Приходилось выручать собрата. Я знал, что он никогда не покупал билет на поезд. Добирался на перекладных от города до города, чтобы попасть в Москву, где с утра до вечера пропадал за бильярдным столом в ЦДЛ и просаживал последние деньги. Грудной горб не мешал ему мастерски класть в лузы шары один за другим!..
Как-то позвонил: "Аршак, бросил якорь, женился..." И надолго исчез из виду. Года два назад на Лермонтовских чтениях местные литераторы сообщили: "Гена Колесников умер. У могилы в память о нем посадили тополь..."
Слава Богу, не забыли увековечить автора!..
Владимир Одноралов СИЛА СЛОВА
Нет уже такого электричества,
Да и улиц этих тоже нет.
И.Бехтерев
Эта непридуманная история случилась в нашем городе в те времена, когда владельцев болоньевых курток, ярких галстуков и башмаков на микропорке всё ещё бичевали хлёстким словом — стиляга.
Произошла история зимой, но есть в ней что-то тёплое и на сегодняшний день несбыточное, так что она годится в качестве апрельской сказки.
Я тогда только что вернулся из армии и изо всех сил старался стать стихотворцем, много рифмовал (иногда даже печатался в областной молодёжной газете) и понятно, что старшим другом и учителем у меня, как и у всех товарищей по литературному объединению, был ГенФед — оного объединения руководитель (полное имя которого звучало так: Геннадий Фёдорович Хомутов, но по молодости и его, и наших лет мы сократили это имя вот до такого шестизвучия). Восьмой год он обучался на третьем курсе единственного в стране Литературного института имени Горького. О себе как-то написал: "Пускай другие вдохновенно врут, я не поэт, но я и не дешёвка. Хотя я был поэтом пять минут…" Тут он преувеличивает. А вернее, приуменьшает — не пять минут он был поэтом, а гораздо более долгий срок, и сумел сколотить сборник стихотворений. Его стихи врезались в память и оставались в ней. Другое дело, что тогда сборниками его не издавали. Но мы были уверены, что он издаст свои книги.
Наизусть запоминаются только настоящие стихи (о заборной "лирике" я речи не веду, хотя и она запоминается, благодаря исключительной выразительности). Запоминаемость — это верный критерий оценки, хороши они или плохи. Если вы, во-первых, не захотели запоминать чьи-то стихи, а во-вторых, со второго и третьего прочтения они не запомнились, то скорее всего это вирши маловысокохудожественные. Все русские люди, пережившие войну, легко запомнят такие, к примеру, строки: