Газета "Своими Именами" №16 от 19.04.2011
Шрифт:
Два года в стране идёт отвратительная по сути и антиконституционная по форме кампания «по защите прав детей».
Детей учат стучать на родителей, открыли «телефоны доверия», ввели «паспорта здоровья» и заставляют школьников описывать вредные привычки родителей, в дополнение к органам опеки расплодили уполномоченных - от школьных до президентского. Милиционерам спустили план по пресечению «жестокого обращения с детьми».
Ужесточили уголовную ответственность - за «ненадлежащее воспитание» теперь можно на три года в тюрьму загреметь. Хотя даже Пленум Верховного суда не смог дать точного определения, какие именно действия родителей следует считать преступными.
Я еще от дедов слышал: лучше попасть под асфальтовый каток, чем под кампанию. Вот вам ещё история. Пришел отец за дочкой в садик. А у девочки синяк. Папа возмутился, заведующая учреждением говорит: «Ах, вы недовольны?». Берёт телефонную трубку, набирает 02 и: «Срочно приезжайте, у нас тут папаша ребёнка избил». Пока потрясенный наглостью мужчина двигал своей челюстью взад-вперед, приехал наряд, 4-летнюю кроху вырвали из рук отца. Снова они увиделись через полгода, когда по решению суда ребенка вернули родителям. Вернули заражённую туберкулёзом. И чиновники не угомонились - они теперь «защищают» ребенка в вышестоящих инстанциях.
А как насчет настоящих прав детей? Как быть с правом на медицинскую помощь? Разве каждое объявление о сборе денег на операцию - не свидетельство нарушенного права на жизнь?! Так, может, вместо контролеров увеличить число педиатров, вернуть в районные поликлиники и больницы врачей-специалистов? Отчего бы не восстановить бесплатные кружки и спортивные секции? Почему находятся средства для психологов, незаконно копающихся в мозгах малышей для рекламы доносов... Неужели страна так скучает по взрослым стукачам и юным павликам морозовым? Борис Клин, «Комсомольская правда», 3 марта 2011 г
ВОСПОМИНАНИЯ О РАСПАДСКОЙ
В 1975 г. с группой сотрудников из московского НИИ мы катались на горных лыжах в Междуреченске. Там были прекрасные условия: всегда свежий снег, всегда работающий подъёмник при отсутствии людского столпотворения. Кстати, всю поездку на 15 человек нам оплатил профком.
На склоне мы познакомились с главным инженером шахты «Распадская». Узнав, что мы из Москвы, он предложил нам экскурсию на шахту — но только для мужчин. О мотивах его инициативы можно только догадываться.
Утром следующего дня вместе с шахтёрами поехали на шахту. Дорога шла по чистой заснеженной тайге, и только большие поляны с просевшим грунтом указывали на подземные разработки.
Подвезли к зданию, стоящему среди сосен, от него начинается путь в забой. Входим. На первом этаже огромный холл с креслами, с повешенными телевизорами, кругом зеркала, полированные панели — концертный зал, а не производство. Рядом столь же великолепная библиотека. По парадной лестнице поднимаемся на второй этаж и входим в «помывочный цех», где переодеваемся в новый комплект чистого белья. Большой лифт проваливается до пропускного зала.
Здесь нам выдали защитный и аварийный комплект. Подходим к турникету, прикладываем к датчику зарядки аккумуляторный фонарь и получаем от автоматики под наблюдением вахтёрши «добро» на вход. За турникетом - сказка: прозрачные бачки с молоком, кофе, чаем, газировкой — всё бесплатно, но главное — небольшая станция метро с двумя вагонами! Интересно, знал ли Высоцкий об этой шахте, когда писал:«…из преисподней уголь мечем!» Здесь не «...топливо отняли у чертей»: здесь «отняли» адские условия работы у добытчиков. Дальше пошли пешком около 1,5 км. По тоннелю идти прохладно,
После экскурсии поднялись на третий этаж, где располагалось всё начальство: директор, парторг, главный инженер и др. Крашеные стены без отделки, простенькие двери, в кабинетах ничего лишнего, всё функционально. Можно сказать, даже убого, что добавило уважения к организации работы на шахте. Это была самая большая и передовая шахта в Европе; здесь принимали делегации со всего мира, что наверняка определило её стиль.
Главный инженер объяснил организацию добычи угля. После общих разведочных работ, уточнивших возможную глубину залегания пластов (пласт имеет размеры поля со стороной в сотни метров и глубиной около 2-х метров), была определена безопасная технология добычи.
Упрощённо технология выглядит так. Сначала установили «колодец» шириной несколько метров и глубиной более 700 метров - глубже самого глубокого залегания пластов. В «колодце» заложили стенки и установили несколько вентиляторов по оси «колодца». Все штольни идут от «колодца»-вентилятора и поэтому метан не может скапливаться. Вот откуда был ветерок — он тянул к «колодцу», выдувая все газы на поверхность.
На других шахтах были взрывы от метана и угольной пыли, но никогда на «Распадской» - её технология не позволяла. Первая моя реакция на сообщение о взрыве: этого не может быть!.. Последующие сообщения СМИ о «замотанных шахтёрами датчиках» и т.п. лишь укрепили меня в убеждении, что была другая причина аварии. Окончательную точку в версии сознательного подрыва поставил второй взрыв через 4 часа после первого. При втором взрыве погибли высокопрофессиональные горноспасатели — они знали, что в мировой истории горнорудных, подземных работ не было никогда вторичного взрыва после 4-х часов; не может так быстро сформироваться «тело взрыва» - газ и угольная пыль!
Остался вопрос мотива взрыва, хотя реальных версий достаточно, но для одной из них приведу цитату из планов руководства, взятую с сайта компании «Распадская»: «Компания также активно изучает перспективы выхода на рынки Азиатско-Тихоокеанского региона, включая Японию, Южную Корею и Индию».
Остаётся понять, кому могли помешать эти планы?
В.М. ЛЕГОНЬКОВ
ПИСЬМО ИЗ ЛИВИИ
Редакция Meast.ru получила письмо от коллеги из Ливии.
Он один из немногих наших специалистов, кто остался в стране и не эвакуировался вместе с большинством россиян живет и работает недалеко от Триполи.
«Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не был коммунистом. Потом они пришли за социалистами, я молчал, я же не был социал-демократом. Потом они пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза. Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не был евреем. Когда они пришли за мной, больше не было никого, кто бы мог протестовать».