Газета Завтра 155 (47 1996)
Шрифт:
Да, эти иллюстрации принадлежали перу Свешникова и изображали полуночные виды некоего европейского (немецкого) города, наполненного множеством одиноких, но как-то связанных друг с другом персонажей. Здесь работала тон
кая кисть — контурный рисунок белилами по черной бумаге, с горячими оранжевыми вкраплениями.
Даже сейчас (то есть уже сквозь мутную и грубую завесу «взрослого» опыта), когда я всматриваюсь в мистическую бездну этого бесконечно черного фона, разглядываю затейливый, наполненный живой растительностью и таинствен
ной
Теперь я наблюдаю самого автора, сидящего в старом красивом кресле среди книг, фарфора и картин…
Свешников — человек с лицом аскета — рассказывает о своей судьбе, говорит об искусстве.
— Когда рисую, я погружаюсь в особое состояние. Начинаю с какого-то края, а дальше идет полная импровизация. Моя работа — гораздо большая для меня реальность, чем реальная жизнь. Жизнь вне работы — кажется мне сном.
Так говорит Свешников, прослывший нелюдимом…
Надо сказать, имя художника Свешникова известно довольно широко, но мало кто подробно знаком с его творчеством. Ни одной персональной выставки у Бориса Свешникова не было, а все, что фигурирует в каталогах и различных
художественных журналах, — есть ничтожная часть из наработанного за многие годы.
Когда я заикнулся о выставках, Свешников объяснил, что у него нет никакого желания выставляться, что он рисует только для себя… В этом признании не было ни капли неискренности.
Трагическая судьба забросила девятнадцатилетнего Свешникова, студента Московского института прикладных и декоративных искусств, в сталинский лагерь. Речь шла об участии в некоей террористической организации. Свешников
, бывший уже тогда не слишком общительным (отшельником — как он себя называет), познакомился с остальными институтскими «террористами» уже в тюрьме. Особое совещание вынесло приговор: пожизненное заключение. Это был 1947 год.
Молодой человек, москвич, попадает в другой мир, на другую планету: столыпинские вагоны, пересылки, «политические» мужички-колхозники, уголовники…
Уголовный мир того времени теперь представляется Свешникову моделью современного социума: на нарах лежат паханы, вокруг бегают «шестерки», здесь же — охрана, а интеллигент развлекает вора в законе, в лицах изображает
«Анну Каренину», получая за это пайку.
Сначала был лагерь в Коми АССР — строили газонефтепровод. В шесть утра зеков выводили в тайгу — ковырять кирками вечную мерзлоту. Возвращались в бараки поздним вечером.
На второй год лагерной жизни у Свешникова началась дистрофия. Про него говорили: «Он доходяга, он уже дошел…».
— Я рыл траншеи с напарником, — вспоминает Борис Петрович. — Мой напарник умер на моих глазах. А я выжил — был слишком молод и одержим жизнью…
Спас Свешникова Николай Николаевич Тихонович — геолог из администрации лагеря, сам бывший зек. Он помог Свешникову перевестись в другой лагерь.
— Я ведь не совсем нормален, — говорит Свешников, — рисование всегда было главным в моей жизни… Рисовать было моей биологической потребностью. В лагере, найдя огрызок карандаша, я рисовал на клочке бумаги, потом в
се стирал и рисовал снова…
Свешников, бредя по дороге в колонне арестантов, отвлекаясь от страшной реальности, творил в сознании фантастические миры. В эти идеальные миры, напоминающие чем-то картины фламандских мастеров, залетали осколки образ
ов и деталей лагерной действительности. Позже, когда появилась бумага, Свешников создал серию лагерных зарисовок, в которых странным, причудливым и сновиденческим образом сплетаются два мира — вымышленный и действительный.
Именно лагерные рисунки Бориса Свешникова, подхваченные Глезером и Шемякиным, способствовали занесению художника в список творческих фрондеров и шестидесятников. Действительно, фамилия Свешников у большинства искусств
оведов ассоциируется с волной так называемого второго русского авангарда 60-х годов. Однако сам художник считает, что здесь произошло какое-то недоразумение.
Свешников по натуре — человек сосредоточенный в себе, избегающий всякой партийности, очевидно, был весьма далек от бурлящего и хлюпающего котла, который представлял из себя тогдашний СХ со всеми своими чадами, — алчущ
ими мировой славы «авангардистами».
— Все эти люди, — говорит Свешников, — для меня разницы между собой не представляют. Все они — деятели современного рынка, стремящиеся подороже продать свои картины или получить известность. Талант здесь не играет
никакой роли, для них главное — игра. Эти художники имеют в виду прежде всего потребителя. Они набили себе руку на производстве некоей художественной продукции… Увы, современное искусство — индустрия потребительской экспонатики. Подлинное искусство — далеко позади.
В шестидесятых годах бурная деятельность Союза художников воскресила художественные тенденции 20-х годов, породив этот самый «новый авангард», который стал пионером того пещерного одичания, к коему пришла наша страна
к концу века. Но не только мы — весь мир находится в этой ужасной стадии.
Освальд Шпенглер описал этот процесс как переход от культуры к цивилизации. Переход от творчества к потреблению. От вдохновения к пошлости…
На мой вопрос о возможных предшественниках в искусстве Свешников пожал плечами, сказал, что он сам по себе…
Впрочем, нидерландцев он действительно очень любит и хорошо знает. По словам Свешникова, Босх и Брейгель сейчас очень актуальны.
— Для меня они современные художники.
Рассматривая сплетенную из тонких штришков (похожих на семена одуванчика) графику Свешникова, вглядываясь в жаркие бирюзовые тона его похожей на изразцы живописи, невольно вспоминаешь о серебряном веке. Нет, здесь нет