Газета Завтра 203 (42 1997)

Газета

Вспомним из нашей истории, как Россия завоевывала тот же Кавказ. Горная война — особая война, особая наука, особое искусство. На равнине война совсем иная. Для горной войны нужны особые люди — егеря. В горах два десятка хороших егерей, высаженных на горный перевал, способны держать дивизию врага. И с ними победить можно. Вопреки всему. Вопреки Кремлю, битком набитому чубайсами, лившицами и немцовыми. Здесь, как в горной войне, хватило бы двух десятков… офицеров из РВСН (Ракетных войск стратегического назначения). Надо оседлать, как перевал — егеря, ракетный пульт управления и объявить открытым текстом приблизительно следующее: “Рубль — не фальшивая монета. В ООН имеется справка, неизвестная только русским: в России разведанные полезные ископаемые оценены в 30 триллионов

долларов; в США — в 10 триллионов; во всей Европе — в 0,5 триллиона; в Японии — 0,0. А это значит, что цена одного рубля — 3 доллара. Срок — сутки. Если за эти сутки вы официально не признаете рубль конвертируемым — нажимаю на кнопку “Пуск” по крышам ваших банков и по всем “Change” во всех городах мира с курсами валют — вплоть до Мальтийской. За эти сутки на всех “Change” должно появиться слово “Россия” и курс нашей валюты “1 рубль = 3 долларам”. Ждем-с.”

Нормальный ход!

ЕСТЬ, ТОВАРИЩ… ПАХАН!

Олег Серпухов

До последнего времени военные училища оставались единственным воплощением чистых и сильных юношеских порывов, удовлетворявших их потребность в патриотизме и самопожертвовании. Криминальной демократией теперь и оттуда вытеснен русский воинский дух. Свято место пусто не бывает. И освободившееся место в духовном мире военной молодежи заняла агрессия братвы из городов, прилегающих к казармам будущих офицеров, истинными воспитателями которых теперь зачастую становятся главари мафиозных структур.

Автор этого очерка, недавний курсант Новосибирского командного училища, сам был свидетелем описываемых событий.

Надоедливый, противно жужжащий зуммер полевого телефона, образца тридцатых годов, разбудил и заставил подняться начальника караула. Платову нравилось заступать в караулы и различные наряды в субботу. Дома его никто не ждал, а здесь, кроме дежурившей смены, никого из начальства не было. Сегодня вместе с ним дежурным по училищу стоял его сосед по лестничной площадке — полковник Шумилов, с которым еще вчера, вместе отмечая день независимости какого-то там острова Тонгатапу, Платов договорился о порядке несения смены: Платов не достает мелочными проблемами Шумилова, а Шумилов не создает ему этих лишних проблем проверкой караула. Поэтому сейчас все, кто должен был отдыхать — спали, кто должен был бодрствовать — тоже спали, кому не спалось — не мешали другим.

— Начальник караула слушает, — не открывая глаз, отрапортовал Платов в трубку, стараясь придать голосу твердый, бодрый тембр.

— Часовой третьего поста Черняев. Товарищ капитан, кто-то идет в мою сторону, что делать?

— Что, Черный, устав забыл, там же написано килограмм, так нечего перевешивать, дай поспать.

— Понял, товарищ капитан. Спокойной ночи.

Четыре года назад, будучи еще старшим лейтенантом, он принял взвод этих ребят, пацанов-абитуриентов. Сам, только что закончивший училище и не успевший износить ни одной офицерской рубашки, он должен был сделать из них русских офицеров, о которых понятия не имел, поскольку из него в свое время точно так же сделали типичного советского вояку. Чувствовал и даже был уверен, что надо было что-то менять, но все стоящие мысли и планы, возникающие у него в голове обычно за стаканом вина, утром исчезали на плацу вместе с головной болью. Единственное, что он воплотил в жизнь, так это свой собственный принцип “демократического военного пофигизма”, который заключался в поступенчатом угражданивании отношений с курсантами из курса в курс: на первом — равняйсь и смирно; на втором — не в ногу, шагом марш; на третьем — вольно, разойдись; на четвертом — мужики, закуривай; на пятом — давай-ка, ребята, выпьем, что ли.

Складывая поудобнее шинель, заменяющую ему сейчас подушку. Платов мимолетом задумался о звонке. Мало ли кто может бродить по территории, пусть даже и в ночное время. После отбоя прошло уже, наверное, часа два, но это запросто мог быть и солдат из хозвзвода, проспавшийся в каморке свинарника после бурных проводов земляка на дембель, мог быть и водитель из автороты, приехавший с дачи командира, мог быть и простой “самоходец”. Это

его мало волновало. Постовой Черняев знал, что делать, и Платов, с аппетитом зевнув, закрыл глаза. Но уже через мгновение Платову показалось, что он услышал глухой хлопок, очень похожий на выстрел. Это было внезапно и, казалось, совсем неестественно. Платов прислушался, задержав при этом дыхание так долго, что едва не потерял сознание. Он услышал мирную тишину и негромкое, спокойное похрапывание караула. “Пойду-ка прогуляюсь”, — решил Платов, но не успел он свесить ноги с койки, как его подбросила, казалось бы, сотня оторвавшихся пружин. Резкая, отчетливая, без сомнения, автоматная короткая очередь пронзила до боли в голове эту тишину.

Поднялся спавший за столом помощник, протирая сонные глаза и еще не поняв, чем вызвано его пробуждение — до смены часовых еще было время.

Стараясь впихнуть ноги в сапоги, Платов накручивал ручку телефона, когда, отозвавшись продолжительным, мощным эхом, прогремела еще одна автоматная очередь. Теперь не короткая, а длинная, патронов в девять-десять, успел просчитать про себя Платов.

— Караул, в ружье! — каким-то неестественным для себя голосом, поперхнувшись, прокричал Платов. Команду продублировал помощник, после чего послышался шум подымающегося караула.

— Черный, Черный, третий пост, отвечай, Черняев!

— Третий пост слу…

— Что там у тебя, кто стрелял, Черный, с тобой все в порядке?!

— Я в порядке. Стрелял я. Все по уставу. Он где-то там.

— Кто?!. Ладно, Черный, жди!

Натянув, наконец, сапоги и застегивая на ходу портупею, он выбежал на место построения караула. Безупречно экипированный караул стоял уже в полном составе. “А на учебных тревогах за это время они бы только еще намотали портянки, и все равно уложились бы в норматив”, — успел подумать Платов. Помощник сделал строевой шаг в его сторону для доклада, но Платов, махнув рукой, скомандовал: “За мной, бегом марш!”- и выскочил на улицу. Третий пост находился метрах в двухстах. Под его охраной были склады с боеприпасами, но кроме кое-какого учебного старья, в них сейчас ничего не было, и поэтому, находясь на самой окраине территории училища, этот пост считался блатным местом для часового.

За Платовым сейчас бежали семь человек, но постороннему слуху донесся бы топот одного — все бежали в ногу, как редко бывало даже на показательных учебных занятиях. Этими мыслями старался отвлечься Платов от того, что ждет их впереди.

— Стой, кто идет?! — достигнув установленного места, услышал Платов и, перейдя на шаг, остановился. Остановился и караул.

— Начальник караула со сменой. Черняев, это мы идем!

— Освети лицо! — опять послышалось с бетонной, четырехметровой вышки.

— Черный, блин, сдурел, что ли, — все же освещая себе лицо фонарем, прокричал Платов, — хозяина не узнаешь?

— Продолжай движение!

Караул ускоренным шагом двинулся по тропинке в сторону вышки. Слева — старые, деревянные ворота складов, освещенные тускло горящими лампочками, справа, метрах в двух,- густой, старый малинник. Платов автоматически просматривал замки на воротах и деревянные планшетки с пластилиновым оттиском его печати. Все находилось в том виде, в котором он оставил при приеме дежурства.

— Осторожно, товарищ капитан! — кто-то сзади предупредил его.

Платов сбавил шаг, осветил прямо перед собой и остановился. Пучок света вырвал то, что он с искренней надеждой не хотел видеть. Луч выбрал сначала ноги, потом, все более вибрируя в руке Платова и продвигаясь в сторону малинника, — все остальное. Перед ним лежал Петрович. Юрка Петров. Курсант из взвода Платова, однокурсник ребят, стоявших сейчас за ним, приятель стрелявшего по нему Черняева. Петрович лежал на спине, повернув голову в их сторону, глаза закрыты без напряжения, одна рука неудобно подвернута под себя, ноги неестественно вывернуты. Все остальное представляло из себя перекрученное в фарш мясо. Петрович был мертв. Кого-то из караула вырвало. Платов, сам чувствуя желание своего желудка прочиститься, резко развернулся и, ослепив помощника фонариком, еле слышно приказал: “Трое по периметру, двое здесь, двое со мной”.