Газета Завтра 245 (84 1998)
Шрифт:
Когда Тиме девятнадцать исполнилось, пошел в волость, в армию проситься. Так и пропал незаметно, будто растаял. А через десять лет объявился. В командирской форме. Гимнастерка и брюки-галифе из такого материала, что и названия ему никто в деревне не знал. Ремни командирские. Один на поясе со звездой, два на плечах: спереди - справа и слева с каждого плеча вниз, а сзади - крест-накрест. Повернется - только скрип слышен. Сапоги хромовые блестят. Фуражка форменная с красной звездочкой. На гимнастерке три эмалевые
– Тимофей, ты, что ли?
– вскричал Абрам.
– Вот никогда бы не поверил. Вот Анисья бы поглядела, какой у нас сын-то!
А потом обробел, отношение изменил, спросил:
– Надолго ли, Тимофей Абрамович?
– Да ты что, отец?
– удивился Тимофей.
– Не узнал, что ли?
– Узнать-то узнал, да уж больно вы, Тимофей Абрамович, на внешность изменения большие получили. Надолго ли? Сколько я вас дома видеть-то смогу?
– На месяц, - ответил Тимофей.
Абрам ни сидеть, ни разговаривать не стал. Бросился в деревню.
– Вы, Тимофей Абрамович, маленько посидите, а я тут соображу кое-что. Нельзя так, разговорами-то пустыми такого человека встречать. Мы ведь кое-что понимаем. Мало что деревенские.
Не успел Абрам вернуться, как в избу пошли-повалили мужики и бабы, что посмелее. Разговора до прихода Абрама не завязывалось. Гости стеснялись и только смотрели на командира Красной Армии, сидели тихо, даже не перешептывались, как это бывает.
Абрам начал разговор. Он вспомнил, как Тимофей в армию уходил.
– Вот пошел в волость. Мол, нельзя ли в армию уйти? Ну а потом, льзя ли, нельзя ли, а пришли да взяли. Что ты будешь делать. Раньше ведь в некрута-то уходили, дак будто в могилу. Вернется либо нет. Ведь и я служил. И что? Иному служба, иному мачеха. Как повезет. А вот мой-то, вишь, какой вышел? А?
Абрам для встречи сына привел свою двоюродную сестру Анну, маленькую, горбатенькую старушку. Она все бегала от стола к печке и обратно. Вытаскивала из огня, ставила на стол и в это время успевала Тимофею что-нибудь сказать.
– Ой, Тимофеюшка, не знали мы и не ведали. Ведь знать, да помылись бы к празднику-то. Все лавки и стол приготовили бы. Поскребли и почистили бы. А то счас грязные так и стоят.
Когда народ стал прибывать, Анна хлопотать еще больше стала, улыбалась, радовалась и шутила.
– Ох ты, гость по гостю так и идет, а у нас ложки не мыты. Вот беда.
Тимофей следил за ней веселыми глазами и успокаивал:
– Ох, тетка Анна, что бы мы с отцом без тебя делали?!
Тетка Анна на глазах росла и оживала от такой похвалы.
Выпили по первой, тетка Анна обнесла кумышкой всех, кто в избе оказался, начались расспросы:
– Близко ли, далеко ли служишь,
– Далековато, - отвечал, усмехаясь, Тимофей.
– Только поездом десять суток ехал.
– Господи!
– вздохнули все.
– Вот Россия-то матушка. Едешь десять ден поездом, и везде русские живут. А?
– Низко ли, высоко ли сидишь-то?
– Как вам сказать, - охотно отвечал Тимофей.
– Нельзя сказать, чтобы очень низко, но и не скажу, чтобы очень высоко. Командир кавалерийского полка.
Кто в армии служил, тот даже привстал немного, улыбнулся с восторга и охнул. Шутка ли, полковой командир!
– А сколько лошадей в полку-то у тя?
– кто-то заинтересовался вопросом.
– Немало, - ответил Тимофей.
– А все-таки?
– Сказать не могу, потому что это военная тайна. Но по секрету скажу: не меньше, чем во всем нашем районе.
– Господи!
– только все и ахнули: какая махина.
– Ну а вы-то как живете здесь?
– повернул Тимофей разговор в сторону, интересную для него.
– Дак ведь и ладно живется, и неладно.
– Как так?
– Дак в чем-то и лучше. Веселее, к примеру. Машин появилось много. Поля глазом не окинешь. А в чем-то и хуже. С питанием плоховато, с поношеньем неважно.
– Ты-то ведь, однако, лакомо живешь. Не то что мы.
– Вот думаем скоро всех переобуть из лаптей в сапоги.
Тимофей посмотрел на людей: почти все были обуты в сапоги.
Тетка Анна опять понесла кумышку и всякому наливала: кому стакан, кому половину… Поговорили о том, о сем. Тетка Анна по третьему разу обнесла всех. И вот тут-то заговорили, заохали, зашумели. Тимофей песню спел:
“С неба полуденного жара
не подступи,
Конная Буденного
раскинулась в степи”.
Мы слушали его пенье, замерев, и старались запомнить. Потом часто пели:
“Никто пути пройденного
у нас не отберет…”
Абрам вышел на середину, встряхнул бородой, гордо произнес:
– А что, жена ль моя не баба была? Ох, поглядела бы на него. Разве это не парень? Вот советская власть что делает!
Выскочили бабы и девки со всех углов. И задрожала печь, заплясали лавки, зазвенел стол с посудой.
УТРОМ МЫ БРОСИЛИСЬ к конному двору. Тимофей Абрамович Нелюбин, командир кавалерийского полка, обещал посмотреть коммунарских лошадей. Я любил наблюдать, как выводят лошадь из стойла, как выскакивает она вместе с конюхом или кучером на свежий воздух, сытая, отдохнувшая за ночь, разбуженная начинающимся веселым днем. Любил глядеть, стоя в сторонке, как мужики выводят молодого, необъезженного коня, чтобы погонять его по кругу или приучить к упряжке.
Было воскресенье. Отец вывел всех лошадей во двор. Даже животные - и те почувствовали, что предстоит праздник.