Газета Завтра 334 (17 2000)

Завтра Газета

Характеризуя марксизм, Федоров пишет: самое величайшее проклятие, зло семитического коммунизма — внутренний душевный милитаризм, на котором он только и может держаться. Этот внутренний милитаризм вызывает необходимость постоянного внешнего надзора, контроля — контроль над контролем до бесконечности. Эти тексты написаны в прошлом веке. Учение о Мессии, считает Федоров, могло бы служить к применению, "если бы евреи не представляли себе Мессию в виде завоевателя, который должен был не только освободить их, но и подчинить им все народы, отмстить за все беды, которые потерпел еврейский народ и в которых, однако, он сам был не меньше других виновен". "Легенда Вечного Жида есть действительная история этого народа; земледелием он жить уже не мог, а полюбил жить за счет других". В седьмом философическом письме Чаадаев пишет, что все социальное

бытие этого народа связано с одним принципом: расовое отвращение к другим народам.

В Германии Генрих Гейне выражал его стихами (пер. Ю. Тынянова):

Большой осел, что был мне отцом,

Он был из немецкого края;

Ослино-немецким молоком

Вскормила нас мать родная:

Я есмь осел, из самых ослов,

И всей душою и телом

Держусь я старых ослиных основ,

И всей ослятины в целом.

Вырождение нации в этом и заключается: она не видит причинной связи между строками Гейне и идеологией немецкого фашизма.

Впрочем, и у нас есть поэты. Например, Осип Мандельштам (друг Бени Лившица и переводчик Вальтера Скотта):

Однажды из далекого кишлака

Пришел дехканин в кооператив,

Чтобы купить себе презерватив.

Откуда ни возьмись, мулла-собака,

Его нахально вдруг опередив,

Купил товар и был таков. Однако!

Павлу Васильеву:

Мяукнул конь и кот заржал —-

Казак еврею подражал.

Перед вами — ряженый. Хотел писать вот такие стихи, а приходилось шифровать. Пропала жизнь! "Почему они все вместе? Кто кому тайный советник?.. Мне, например, легче понять воронкообразный чертеж дантовской комедии, чем эту мелко-паспортную галиматью". (Мандельштам о пьесе Чехова "Дядя Ваня".)

Наука и искусство, говорит Л. Толстой, так же тесно связаны между собой, как легкие и сердце; если путь, по которому идет наука, ложен, то так же ложен будет и путь искусства. "Многое, большинство из новой театральной Москвы, — пишет Станиславский, — относится не к русской природе, и никогда не свяжется с ней, а останется лишь наростом на теле. Большинство театров и их деятели — не русские люди, не имеющие в своей душе зерен русской театральной культуры".

ИТАК, ЕСЛИ ГОВОРИТЬ об истории России в ХХ веке, она состоит из этапов разных историй. В одной из них предпринята попытка построения того семитического коммунизма, о котором писал Федоров, но стратегические линии выстраивались так, чтобы при неудаче в будущем ответственность легла на поставленного ими "генерального секретаря". Но народ оказался неподходящий, коммунизм получался — для всех, а не только для евреев, а на всех не хватит. Со Сталиным тоже промахнулись — тот оказался способным к самообразованию.

Другая история была продолжением сна. Ведь труд похож на сон, в труде человек теряет самого себя, забывает, что ему нужна жизнь со смыслом, с целью, с благом, радостью. Труд бывает и радостью, бывает и страданием, но чаще всего он бывает забвением. Человечество спало в трудовом сне, не помнило себя, не замечало своих страданий на полях, у машин и у топок. Не меньших, чем пытки средневековья. И благодаря этому уцелело.

В одной истории Чаадаев был западник и ненавидел Россию. В другой он был первым, кто научился мыслить так, чтобы каждый отдельный шаг потрясал всю мощь человеческих идей, простирающихся через века. И научил этому других: Пушкина, Герцена, Лермонтова, Толстого, Федорова. "Твоя дружба заменила мне счастье, одного тебя может любить холодная душа моя". (дневник Пушкина, 9 апреля 1821 г.). Никому он не был так дорог, как тем, которые считались его противниками. В этой истории он не был западником. "Русский либерал — бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это — солнце запада". Либералы никогда не смогут простить ему этих слов.

Вторая история — невидима. В ней Федоров, сын князя Гагарина, Рюриковича, дает уроки и помогает деньгами бедному студенту Циолковскому. Потом к Циолковскому приезжает консультироваться инженер Королев, послание передается из рук в руки. (В это время в видимой истории либералы штудируют "Обломова".)

Через некоторое время другой Гагарин за час облетает Землю.

В одной из историй частная собственность священна. Особенно крупная. В другой этому не придается слишком большого значения. “Нет и не может быть богатства праведного”, — думает чеховская героиня. “Право и собственники — две вещи, которые я презираю”, — говорит Цветаева.

В одной истории президент приказывает бомбить неопознанными самолетами собственные города и навешивает сам себе орден за заслуги перед Отечеством I степени. Бомбардировки были необходимы для отвлечения внимания от процесса приватизации. Здесь — он герой. В другой — он преступник, его действия квалифицированы Конституционным судом как государственный переворот. Суд уже состоялся, но приговор пока не приведен в исполнение.

В одной — великий роман Шолохов неожиданно получает Нобелевскую премию, и такую же премию получает Солженицын за русофобию. В другой — Солженицын получает премию как писатель и становится в ряд корифеев, отмеченных Нобелевской премией по литературе, таких, как Сюлли-Прюдом и Сен-Жон, Шмуэль Иосеф Агнон, Перл Бак и Айзек Башевис Зингер, Деледда, Алейксандре и Элитис, Пауль Хейзе и Карл Шпиттелер, Силланпя и Патрик Виктор Мартиндейл Уайт, Карл Хейденстам и Эрик Аксель Карфельдт, Эйвинд Йонсон и Харри Мартинсон, Карл Гьеллеруп и Хенрик Понтоппидан (как известно, великому писателю, например, Толстому или Платонову, согласно положению, Нобелевская премия присуждена быть не может), и он проехал (как Ленин) в охраняемом вагоне, но уже через всю Россию, и на каждой станции выходил и беседовал с народом — как обустроить Россию.

В одной — понятие сионизм запрещено, в ней фашизм тождественен коммунизму, в другой сионизм и фашизм неразличимы.

В первой Фрейд, Троцкий, Софья Гертнер (более известная под именем Сонька Золотая Ножка) и Евгения Альбац указывают правильный путь. Во второй — они полюбили жить за счет других, блестяще овладев, в сущности, только одной профессией — борьбой с антисемитизмом.

Однако с самого начала необходимо было найти хотя бы одного антисемита. И он был найден. Двадцатипятилетний Чехов в "Аптекарской таксе, или спасите, грабят!" пишет: если фунт хлеба стоит 3 коп., то с аптечной оберткой уже 13, а селедка, посоленная в аптекарской соли, стоит десять рублей! И спрашивает: "Куда хозяева аптек девают такую массу денег? Только одна сотая берется за лекарство! Хозяева хвастают, что вся выручка идет на содержание служащих, коих в аптеке много и кои все до единого получили высшее образование. На самом же деле, нигде не платят своим служащим так мало жалованья, как в аптеках". Ахматова сразу смекнула: антисемит! Чехов? Это который о селедке пишет? После чего и была разработана известная методика профессора Пробста по выявлению антисемитов. Постепенно антисемитизм стал единственной средой, где они могут жить.