Газета Завтра 376 (7 2001)
Шрифт:
"Нью-Васюки а-ля МиГ" включали в себя поставки в Австрию истребителей МиГ-29СМТ и грузопассажирской машины МиГ-110. Тот же Мазуров открыто заявил о готовящихся демонстрационных полетах МиГ-29 СМТ перед первыми лицами России и Австрии.
К тому времени уже было ясно, что единственно возможный товар в сделке, модификация поколения 4,5 МиГ-29СМТ, не может участвовать в тендере на обновление австрийских ВВС в силу того, хотя бы, что существует пока в единственном опытном экземпляре и еще очень далек от прохождения государственных испытаний. Тем более, никак нельзя было объявлять о каких-то мифических показательных полетах еще не существующей машины.
Еще комичнее оказалась ситуация с МиГ-110, который существует пока только в виде небольшой деревянной модели. Но, несмотря ни на что и, видимо, с подачи особо приближенного к Путину человека, курирующего ВПК и корпорацию МиГ в частности, президенту Путину была навязана идея выступить своего рода торгпредом. Можно даже сказать, дилером компании "воздух-воздух".
Заметим,
Анатолий БАРАНОВ
[guestbook _new_gstb]
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random; z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 10 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
РУССКИЙ ВЕТЕР С НЕВЫ (Беседа Александра ПРОХАНОВА с губернатором Санкт-Петербурга, членом президиума Госсовета РФ Владимиром ЯКОВЛЕВЫМ)
Александр ПРОХАНОВ. Владимир Анатольевич, у москвичей, всегда ревниво следящих за северной столицей, возникло ощущение: два или три последних года в Петербурге возникает что-то новое: новое дыхание, новая энергия, новая воля. Ярче засверкали двуглавые орлы, имперские дворцы, ростральные колонны. Из топи собчаковских блат Питер начинает возноситься пышно, горделиво. Насколько оправданным является такое ощущение?
Владимир ЯКОВЛЕВ. Этому новому "имперскому дыханию" есть свое прагматическое объяснение. В Питере начала 90-х годов было очень много разговоров, но мало конкретных дел и действий, связанных с превращением Петербурга в тот город, каким он должен быть. Поэтому после губернаторских выборов 96-го мы перед собой поставили задачу: не рассуждать о демократических преобразованиях, а работать четко и последовательно.
Различных партий и движений в городе было больше сотни. Но все они, за исключением двух: КПРФ, с ее солидной организацией, и "Яблока", где насчитывалось несколько сотен человек,— были карликовыми. Тем не менее, я дал установку: не притеснять ни партии, ни средства массовой информации. И сегодня могу сказать, что по утверждению многих известных людей, которые бывают в нашем городе, самый демократичный город в стране — это Питер. Здесь издается более 1200 газет и журналов. Здесь работают организации различных направлений деятельности, за исключением сектантских и профашистских. Когда меня спрашивают, почему в Питере сохраняется такая политическая свобода, хотя губернатора со всех сторон критикуют в хвост и гриву, я отвечаю: ничего страшного. Если критика не конструктивна, люди все поймут, осознают и выводы сделают правильные. Прошедшие выборы 2000 года показали: и в Питере и в Москве есть политические силы, которым очень не хочется, чтобы северной столицей России руководил Яковлев. Против меня развернули бурную деятельность, которой руководили из центра. Но питерцы отдали мне 73% голосов. Почему? В начале 90-х много говорили о рыночной экономике, понимая под рынком что-то вроде базара. Поэтому мне пришлось долго убеждать город, что без подъема развитой промышленности, которая была в Ленинграде, ничего не продвинется. Можно сколько угодно говорить: Питер — город туризма, Питер — город банков. Но какой, извините, турист к нам поедет, если у нас на штанах заплатки сплошные и кругом безработица? Поэтому сначала мы должны были поставить на ноги промышленность, подтянуть к ней малый бизнес и создать инвестиционные условия привлекательности для города. И тогда только уже говорить о туризме и банках. На сей день итоги нашей деятельности в этом направлении таковы. Промышленность у нас начала работать. В прошлом году прирост составил более 26%, а в целом по России — около 10%. Результатов конца 80-х мы не достигли, поскольку Петербург во многом работал на военно-промышленный комплекс. Но когда вся страна узнала слово "дефолт" в 98-м, нам удалось удержать объем промышленного производства, и теперь мы его наращиваем. Безработных у нас 17 тысяч человек. На пятимиллионный город это — лишь 0,7% населения. И при этом вакантных мест в Питере более 54 тысяч. Теперь об инвестиционной привлекательности. В 1994 и 1995 годах
А.П. Любой город — не только улицы и проспекты, трубы и инвестиционная политика. Петербург — совершенно особый город, мистический, избранный Пушкиным, Достоевским, Блоком. Он имеет свою идеологию, свою бесконечность. По-своему объясняет Россию, дает ей особое измерение. В советское время страна ушла в глубь континента, отгородилась от Запада, противопоставила себя миру, и Петербург был законсервирован, у него отняли его имперскую миссию. Он стал почти провинциален. Но сейчас я чувствую, что петербургская идеология, петербургский порыв к морям, в Европу, в мировое пространство,— снова востребованы. Что это за идеология?
В.Я. Идеология нашего города, на мой взгляд, никуда и не уходила. Питерское сознание создавалось веками. И ведь не случайно повсюду в Советском Союзе, да и в других странах, к жителям Ленинграда было совершенно особое отношение. И сейчас такое особое к себе отношение питерцы тоже везде чувствуют. Наш город — это окно в Европу. Наш город — это творение миллионов русских со всей России. Наш город — это державная длань, объединившая земли и народы на одной шестой суши. Наш город — это сплав отечественной и европейской культуры. Наш город — это город великих людей, которыми гордится Россия. Наш город — это город небывалого массового героизма, который сыграл особую роль в Великой Отечественной войне и в жизни Советского Союза. В питерском сознании есть преемственность эпох и не показной, а самый настоящий патриотизм. Мы на многое способны и уверены в своем будущем.
А.П. В Петербурге похоронили царя — его не могли похоронить в Ленинграде. Воссоздали всю прежнюю имперскую геральдику, и Ленинград стали называть Санкт-Петербургом. Городу вернули не просто эмблему, а вернули его историческую задачу. И сейчас уже среди художников есть петербургский стиль, петербургский колорит, петербургский тип политиков. Вижу, как важно для города восстановление знаков русской истории, связанных с петербургским, имперским временем? Но не потеряется ли Ленинград? Не забудется ли великий "красный" период?
В.Я. Обратите внимание: на тему захоронения царской семьи столько было звона и столько было на поверхности политиков, которые стремились это захоронение совершить. Но вот они услышали от имени президента, как бы не совсем официально, и гласно, из уст патриарха нашего святейшего, что есть сомнение — хоть на один процент — в подлинности мощей. И сразу же, посмотрите, какой отток произошел людей, желающих участвовать в похоронах. Но президент позвонил мне вечером перед захоронением и сказал: жди меня, я приезжаю. И тогда всю ночь мне шли звонки: можно, мы приедем? Я говорил: на такое событие не приглашают. Захоронение было осознано и проведено в Питере достойно. На улицах стоял народ, и траурная процессия шествовала сквозь море цветов. Значит, это нужно было питерцам. Нужно было им, может быть, даже вне зависимости от их чувств к самому убиенному Государю. Последнее десятилетие было, наверное, не самым лучшим для нас. Получив свободу, мы получили такую экономику, при которой жить невозможно. И когда произошло захоронение, знаете, какое-то облегчение для многих настало. То есть начало века жуткое — революция и разруха. И конец века — жуть. И вот с захоронением одна тяжкая историческая страница как бы перевертывается, происходит примирение с прошлым и появляется надежда: распрощаемся мы и с тем, что довелось пережить нам в конце века.