Газета Завтра 418 (49 2001)
Шрифт:
Во-первых, он представил бы, что эту книгу прочло высокое городское начальство, кстати заметить, не совсем чуждое книгочейства. Прямых выпадов против него книга не содержала, но чествовать в собственных пенатах её автора, явного противника существующего порядка вещей, потенциального, так сказать, "солженицына",— "оно нам надо?".
Поэтому уже запланированно-обещанную встречу спустили на самый незаметный уровень.
Между прочим, высокие начальники, одним махом лишившие местную и неугодную им газету своего материального покровительства, объявили в тотчас же новоучреждённой газете счастливую жизнь во всём Касимовском крае. Новые "Мещерские вести" — сплошной хвалебный отчёт о достигнутых свершениях и радужных перспективах вместе с процветающим картофелеперерабатывающим
Нужен ли такому цветущему и брызжущему благоденствием городу честный русский писатель, поселившийся как на грех под самым боком, в Сынтуле, на славном озере, где нынче уже завершилось строительство новой дамбы во имя устройства… заповедной зоны?
Яснее ясного не нужен. Того и глядишь, настрочит вслед за "Волчьими сумерками", созданными на местном материале, какие-нибудь сладострастные "Сынтульские ночи".
Следователю этот провинциальный испуг был бы понятен, как понятно и мне то, что материала для начала, хотя бы литературного, расследования имелось предостаточно. Если бы я писал детективы, я пустил бы следователя по городским и чиновным людям, и он, звено за звеном, находил бы подтверждение возникшей версии: с писателем поступили как с врагом, сначала из-за боязни "как бы чего не вышло", а потом и с желанием избавиться от него навсегда. По нынешним временам в этом не было бы ничего странного. Достаточно было высокопоставленному деятелю озабоченно обронить при каком-нибудь подручном холуе-бандите, коими с избытком окружена сегодняшняя власть: "выжечь бы этого писателя к чёртовой матери!"— и шутливая "волшебная палочка" превратилась бы в поднесённую к сухому сену реальную спичку.
Такие истории, когда маленькое бытовое происшествие вырастает вдруг до огромного социально-политического явления, обожал мой покойный учитель Виль Владимирович Липатов, создатель знаменитого Анискина.
Но я детективов не пишу, и никакого следователя по делу выгоревшего писателя городские власти, конечно же, не назначили. И не донеслось от них ни одного участливого слова, вроде как бы и вменяемого им в обязанность.
А может, они считали, что Рогова в их благополучном крае уже нет? Как нет, скажем, известного эколога Яблокова, тоже за что-то выжженного с "их" земли.
На следующее утро мы покидали Сынтул. Напоследок завернули к пожарищу. Хотя жена и не велела, Валерий Степанович попросил меня сделать несколько снимков. Пока я фотографировал, Рогова окружили соседи: всё та же баба Катя, Петр Иванович с женой и ещё одна жертва пожара — оставшаяся без газа соседка Нина Михайловна. Она всё недоумевала, где же ей теперь, бедной, взять тридцать два метра газовых труб для новой проводки — денег не было. Ни о чём другом она, похоже, и думать не могла, всё сбивалась на мучившую её проблему. Подошёл и непривычно чисто одетый, свежевыбритый Виктор Усков, которого улица всё же вроде бы и склонялась, но не до конца, определить в поджигатели. Не сказав ни слова, он сдержанно поздоровался с нами, москвичами, за руку и ушёл. В самом деле, как всё было бы просто, если бы всему виной оказалась нечаянно оброненная им искорка, возгоревшаяся аж через целых девять часов.
Эту возможность начисто отверг начальник Касимовского пожарного управления, куда, выполняя приказ жены и совет дежурного по милиции, мы заехали с надеждой оставить заявление о случившимся. После слов — "работать надо по Сынтулу, работать!" — начальник вознамерился было перепасовать нас к зампрокурора и даже соединился с ним по телефону, но заместитель спешил на какую-то ответственную встречу и нас принять отказался.
Не солоно хлебавши мы взяли курс на Москву. Роговская "четвёрка-ласточка", шелестя летними шинами, летела по пустой и мокрой от моросящего дождя дороге, по обе стороны которой и вокруг лежали когда-то зеленеющие озимыми поля. Теперь редко-редко где встречалась эта завсегда отрадная и оптимистическая для глаз и души горожанина картинка, и как-то не верилось, что на этих или соседних угодьях собирались, если верить "Мещерским вестям", небывало рекордные урожаи. В конце августа мы немало покатались по касимовским просторам, и почти всюду видели лишь засохлые сорняки и разрушенные фермы, с неистраченным порой прошлогодним сеном.
Скверно и муторно было у меня на душе, на душе же Валерия Степановича, поди, и вовсе — непереносимо. Я думал о том, что ещё совсем недавно жил со счастливой уверенностью, что всё преступное и дурное случается в каких-то иных, очень отдалённых от меня и моих близких друзей кругах. Неприятности и разного рода несчастья, разумеется, приключались и с нами, но настолько редко, что возводить их в постоянно грозящую всем опасность даже не приходило в голову. Трудно представить, но большинство из нас, обыкновенных, нормальных людей, обитали за тоненькими дверьми, которые в отсутствии ключа легко отжимались подходящей железякой или отвёрткой. Теперь же и стальные двери с сейфовыми замками кажутся нам не вполне надёжной защитой. Благополучие наше кончилось вместе с нагрянувшей перестройкой. Среди моих знакомых нет, пожалуй, ни одного, кого бы не пытались обмануть, обворовать, ограбить. И так сплошь и рядом… у кого-то угнали машину, кого-то развели на кредитах и долгах, к кому-то применили шантаж, кого-то избили, изуродовали, убили… и вся эта дикость настолько рядом, близко, что и отстраниться-то нет уже ни сил, ни возможности.
Но ведь нас так и добьют в нашем неладном Отечестве, пощады не будет, потому как по нынешним временам выживают даже не сильнейшие, а подлейшие. Это — закономерность.
Мне не хотелось ни множить бесчисленные примеры, ни ругаться… Что толку, когда, скажем, из окна своей квартиры я каждый день наблюдаю отгроханный с чёрт знает какой роскошью громадный Сбербанк РФ, который, однако же, даже и не думает возвращать обесцененные сбережения своих многомиллионных вкладчиков? А сколько таких отстроившихся на чужой крови "сбербанков" и особняков по всей России?
Да, как написал Валерий Рогов, "мы не ожидали этого волчьего нашествия" и оказались не готовы отразить его.
В небе Сынтула Валерий Степанович видел прошлым летом сотканный из звёзд крест с затейливыми чуть ли не арамейскими письменами. Ему не померещилось — знамение действительно было. "При виде этого чуда,— рассказывал Рогов,— я ощутил неподдельный страх".
Писатель-реалист он, тем не менее, наделен мистическо-провидческим даром. Его рассказы порой обретают неожиданную явь. Придуманного им героя из рассказа "Воронёнок", погибшего при расстреле "Белого дома", вдруг поминают на молебне в Новоспасском монастыре, а потом он видит и женщину, в руках которой табличка с фамилией и именем его, Алфёрова Павла Владимировича — даже отчество совпало.
Поневоле задумаешься и над тем, что именно Роговым создана удивительная повесть "Волчьи сумерки". Не хочется впадать в патетику, но её появление было знаменательным событием не только в современной литературе, но и в нашей быстротекущей жизни. Повесть, однако же, не заметили. Но именно в волчий час, то есть между тремя и четырьмя ночи, загорается и сгорает дотла дом писателя. Конечно, это могло быть и чистейшей случайностью. Может быть, всё может быть… Однако, да простится мне, грешному, дурная уверенность, высказанная ещё в пьесе "Поджигатель",— случайно дома не горят. И сгоревший дом Рогова, к сожалению, тоже не случайность… Просто этим пожаром ещё раз высветились сгустившиеся над Россией волчьи сумерки… которые от этого стали ещё страшнее.
[guestbook _new_gstb]
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random; z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="