Газета Завтра 437 (15 2002)

Завтра Газета Газета

Надеюсь, кто-то из моих сверстников еще напишет о московском кафе "Националь" середины прошлого века. Право, этот клуб любителей долгих и вольных застольных бесед, ласково именовавшийся "уголком", заслуживает мемуаров не меньше, чем прославленная парижская "Ротонда".

Получая скромную зарплату сотрудника реставрационной мастерской, я тем не менее умудрялся скроить свой бюджет таким образом, чтобы ежедневно отмечаться на "уголке". Влекли меня в это место не алкоголь, не изысканные блюда, а завсегдатаи "уголка". Это были люди самых разных профессий и увлечений — от Юрия Олеши, Михаила Ромма, легендарного разведчика Абеля до суперфарцовщика Рокотова, впоследствии

расстрелянного по личному указанию Хрущева. По молодости, скудости собственной биографии я тогда мало говорил и, как губка, впитывал опыт и знания людей бывалых. Так однажды, весь уйдя в слушание -лицезрение, не сразу заметил, как к моему столику подсел знакомый художник. Его спутник, невысокого роста, по-юношески стремительный, добродушно улыбаясь, обратился ко мне без формальностей: "А, это и есть Савелий Ямщиков! Давно вас ищу, чтобы поговорить о важном для меня деле. Мы с Андроном Кончаловским заканчиваем сценарий об Андрее Рублеве. Даст Бог, запустимся в производство. Хотел бы пригласить вас в консультанты".

Еще свежо было впечатление от "Иванова детства". Тарковский казался личностью не совсем доступной, почти как авторы моих любимых западных фильмов. Отнюдь не из скромности, а всего лишь трезво оценивая свой тогдашний профессиональный уровень, я попробовал отказаться от лестного предложения: разве не лучше позвать маститого доктора наук? "Мне нужен единомышленник, сподвижник, а если появятся трудные проблемы, обратимся к маститым. Уверен, что ваши профессора не откажут в помощи", — аргументы Андрея показались вполне убедительными...

С гордостью могу сказать, что нам удавалось привлекать к созданию картины лучших специалистов по русской истории и культуре той эпохи. Но самые большие трудности у съемочной группы возникали отнюдь не с иконописью, архитектурой или воссозданием костюмов. Проблемами обеспечивали разного уровня наши советские коллегии и редколлегии.

О страстях, разгоравшихся в чиновных кабинетах по поводу "Андрея Рублева", напоминает мне автограф Тарковского на изданном в Париже в 1971 году сценарии фильма. Примерно тогда же мы случайно повстречались на улице. Давно не виделись, обрадовались друг другу. Андрей достал книжку и, словно перечеркивая период отчуждения и наших невстреч, надписал: "Савелию на память о бурных событиях и отвратительных скандалах. С уважением, Андрей Тарковский".

Скандалы, которые сопровождали картину на всем ее пути к зрителю, давно преданы гласности. Постыдные протоколы обсуждений-судилищ опубликованы. Не хочется еще раз называть одиозные фамилии запрещальщиков. Но помнят ли благодарные зрители "Андрея Рублева" о тех, кто фильм спасал? Как это делал мой учитель профессор Николай Петрович Сычев. Незадолго перед тем он вернулся в Москву и науку после четвертьвековых мытарств по ГУЛАГу, не растратив в тюрьмах и лагерях ни высочайшей культуры, ни чистоты и стойкости характера. Николай Петрович своей любовью к искусству древних умел увлечь даже самых равнодушных слушателей.

Когда судьба сценария о Рублеве повисла на волоске, оборвать который вот-вот должна была разгромная рецензия авторитетного искусствоведа, Николай Петрович Сычев как истинный рыцарь науки пришел на помощь моему товарищу Андрею Тарковскому. Несмотря на возраст и тяжелую простуду, за одну ночь прочел несколько сот страниц машинописи, сделал на полях десятки фактологических замечаний и написал положительный отзыв. Скрепя сердце чиновники дали разрешение на публикацию. Конечно, возрастом и биографией Николай Петрович не совпадал с поколением "шестидесятников", но уверен: не будь рядом таких, как он, многое не состоялось бы и у нас.

Надо сказать, замысел Тарковского настораживал не только чинуш из всевозможных "инстанций".

Многие мои коллеги считали начинание сомнительным, иные даже пугали за участие профессиональным аутодафе. Еще бы! Люди, малосведущие в столь сложном материале, берутся за огромный фильм. Что скрывать, были поначалу и у меня опасения. Но они прошли, когда я понял намерение режиссера создать не еще одну "жизнь замечательного человека", а привлечь зрителя к раздумьям о Божественном и земном, о нравственном идеале, проповедуемым гениальным художником в тот интереснейший, переломный момент истории Руси.

Воплотить свои идеи Тарковский мог только в содружестве единомышленников. И он нашел их — прежде всего в операторе Вадиме Юсове, актерах Анатолии Солоницыне, Николае Бурляеве, Иване Лапикове, Михаиле Кононове, Юрии Назарове, художниках-постановщиках Евгении Черняеве и Ипполите Новодережкине, художнике по костюмам Лидии Нови, строгой, но бесконечно преданной фильму директрисе съемочной группы Тамаре Огородниковой. О днях и месяцах, проведенных рядом с замечательными мастерами, я могу рассказывать часами.

Поиски подходящего исторического места для съемок эпизода "Взятие Владимира татарами" привели нас в Псков. Я на протяжении нескольких лет ездил в этот город в командировки — под руководством моего искусного педагога, великолепного реставратора Евгении Михайловны Кристи укреплял иконы в запаснике местного музея. Город и окрестности мы познали с помощью истинного знатока и патриота псковской земли, создателя уникального музейного древлехранилища Леонида Алексеевича Творогова. Много раньше, чем я, и он был учеником Сычева, потом вместе с Николаем Петровичем разделил тяготы гулаговского "четвертака". С этим прекрасным человеком и посчастливилось Тарковскому со товарищи подбирать натуру на Псковщине.

Древний "псковский пригородок" Изборск как нельзя лучше пришелся на роль Владимира. Пытливо исследуя развалины крепости у склонов Жеравьей горы, расспрашивая меня о разгоравшихся здесь некогда битвах, Вадим Юсов с удовольствием вживался в панорамы будущего фильма.

Кино принято считать одним из самых недолговечных искусств — как все, что связано с техникой, оно подвержено старению. Но и сегодня, в эпоху всевозможных компьютерных чудес, сцены из "Рублева", отснятые у обрывистых круч Изборска, смотрятся на одном дыхании. Такое случается только тогда, когда режиссерское видение полностью, без потерь воплощено в работе оператора. Очень они разные — воистину "лед и пламень". Тарковский — импульсивный, взрывчатый, воспарявший в восторге к заоблачным высотам, или столь же стремительно повергаемый в бездну отчаяния. И Юсов — обстоятельный, сдержанный, утверждавший полеты творчества конкретикой своей профессии. При этом оператор милостью Божьей, полноправный соавтор режиссера.

С Юсовым мы встретились на "Андрее Рублеве", и эта дружба продолжается по сей день. Я благодарен Вадиму еще и за то, что благодаря его камере открыл для себя то, что, казалось бы, давно знал до мельчайших деталей. Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли! И когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землей мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник.

Всякое случалось на съемках. Однажды на тех памятных кручах Изборска всем нам пришлось не на шутку понервничать. Отважный Тарковский решил показать местным наездникам-профессионалам образцы верховой езды, но темпераментный конь тут же выбросил незадачливого всадника из седла. На глазах у застывших от страха товарищей Андрей долго не мог освободиться от запутавшегося стремени. К счастью, все обошлось, и вечером состоялось привычное после трудной работы дружеское застолье.