Газета Завтра 785 (49 2008)
Шрифт:
Иван МИРОНОВ. Исполняется два года моего заключения. Но я отчетливо, словно это было вчера, помню первые долгие месяцы тюрьмы. Реальность казалась ужасной. Спасение обреталось только во сне. Я готов был спать по двадцать часов в сутки, лишь бы не видеть вечных решеток и серого бетона стен. Больше всего тогда я боялся бессонницы, лишавшей меня забвения. "Бессонница - насилие ночи над разумом", - говорил Виктор Гюго. Сегодня же мне приходится сожалеть, что в сутках всего 24 часа, к которым я бы с радостью подкинул еще шесть-восемь. Не успеваю читать и писать в той мере, в которой хотелось бы.
Всякое страдание - это побуждение к деятельности. И в этом отношении тюрьма не исключение. Семь часов на сон - пока единственный возможный компромисс между ленивым телом и голодным разумом. Очень кстати
Переход от свободы к несвободе дает осознание того, что свобода не снаружи, а внутри нас. Свободы не могут лишить никакие лишения: ни голод, ни боль, ни тюремные стены. Свободу убивают лишь страх, отречение от собственной воли, мыслей и совести.
Тюрьму все воспринимают по-разному. Одни - как испытание, другие - как возврат долгов. Очень точно сказано старцем Паисием Святогорцем: "Те, кто невиновны и мучаются, откладывают на сберкнижку, те, кто виновны, погашают долги". А известный сиделец, недавно приговоренный к девятнадцати годам, расценивал свою арестантскую долю как "путешествие в затерянный мир".
"ЗАВТРА". Опыт тюрьмы может вообще переформировать личность: либо подавить все импульсы, направленные на развитие, или, наоборот, стимулировать рост каких-то не предполагаемых ранее свойств личности и характера?
И.М. Тюрьма не может всё переформировать, всё подавить, это не служба в правоохранительных органах. Тюремные понятия гораздо глубже, мудрее и человечнее, чем всякий устав и так называемая "корпоративная культура". Но тюрьма - это социальный микроскоп, в который видны пороки, не видимые постороннему глазу на воле. Ни одну душевную червоточину не скроешь ни за какой маской, которую в тюрьме удержать невозможно. Здесь видят и узнают друг друга в течение нескольких месяцев. День за днем в разных психологических ситуациях, эмоциональных состояниях. Даже родственники не могут знать друг друга так хорошо, как сокамерник сокамерника. На воле каждый стремится соответствовать морали, задаваемой обществом, подобно холсту покрываясь яркими мазками, пряча под красивыми наслоениями родной цвет и текстуру. Тюрьма смывает напускное без остатка. Тюрьма - это собрание человеческих подлинников, где нет места копиям, репродукциям и фальшивкам. Наверное, поэтому и дряни здесь я встречал гораздо меньше, чем снаружи.
Однако отрыв от семьи, близких, привычной среды обитания неизбежно обрекает большинство арестантов на духовное одиночество. Святитель Николай Сербский справедливо отмечал: "Одиночество приводит либо к религии, либо к самоубийству". Действительно, мало где молятся так искренне и страстно, как в тюрьмах. На фоне серого смятения обреченности молитвенников всегда легко узнать по светлым лицам, источающим уверенную надежду и самодостаточный покой.
Тюрьма, война и тяжелый недуг - три пути к Богу, из которых заключение если не самый короткий, то самый "комфортный". Небольшая иллюстрация. Весной на Светлую неделю в камере нас было четверо. Из верующих только двое, я и В. С. Барсуков. В это время нам устроили очередную потраву: это когда арестантов вместе с вещами закрывают в отдельный бокс, а все стены, шконки, решетки обильно орошают ядохимикатами, якобы с санитарной целью. Процедура гарантирует последующее двухдневное удушье, резь в глазах, тошноту и дикую головную боль. За время моего заключения я подвергался двум химическим атакам в одной камере с недельным интервалом. Так вот, чтобы хоть как-то спастись от едкого запаха, пришлось жечь бумагу. Сначала заворачиваешь ее в плотную трубочку, поджигаешь и тушишь, чтобы она медленно тлела, источая тонкую струйку дыма. Спустя несколько секунд после того, как бумага занялась угольком, вся хата вдруг наполнилась благоуханием ладана. Двое наших неверующих соседей потом ещё долго экспериментировали с остатками бумаги, которая у них еле чадила гарью. На следующий день, не сговариваясь, они надели кресты.
"ЗАВТРА". Иван Борисович, ваша активная деятельность на свободе хорошо известна. А чем вы занимаетесь в тюрьме?
Иван
Как бы ни было страшно, в тюрьме много смеются - смеются, чтобы не плакать. Могу лишь повторить: "Сегодня только сила и шутка могут спасти нас от отчаянья или безумия. Усмешка в трагедии придаёт последней вящую значимость".
"ЗАВТРА". Из чего складывается тюремный быт? Как связан с внешним миром? Не подвергаетесь ли давлению в тюрьме?
И.М. Тюремный быт складывается рутинно, примитивно, однообразно. Живем-то по режиму. Связь с внешним миром только через адвоката. Телефона не держал в руках два года. Теоретически два раз в месяц возможно получить свидание с близкими, но с конца лета ко мне не пускают даже матушку. Единственная живая ниточка, связующая с волей, - это письма.
Что касается давления, то оно заключено уже в самой системе: в решетках, наручниках, "стаканах", автозаках, клетках и т. п. Если ты на особом счету, к этому списку добавляются: изъятие корреспонденции, подкормка психотропами, прописка в "пресс-хате" или "одиночке", запрет на лекарства или медицинскую помощь. Сейчас на меня давят только эти стены и собственное ощущение беспомощности перед разнузданным судебным и следственным беспределом.
"ЗАВТРА". Традиционно патриотическая оппозиция упрекала власть в нерешительности, требовала жёстких мер в борьбе с преступностью. Сегодня на нарах всё больше и больше тех же оппозиционеров по фальшивым статьям и по надуманно-дискриминационным вроде пресловутой 282. Появились целые правозащитные объединения патриотов. Происходит пересмотр позиций, появляется иной взгляд на проблему, меняется отношение к "населению" тюрьмы.
Ваш личный опыт тюрьмы, наверное, принёс новое отношение к проблеме. Может быть, даже появился некий свой "проект тюрьмы" в будущем русском государстве?
И.М. К сожалению, я не располагаю статистикой по применению 282-й статьи. Но насколько могу оценивать, то она в основном используется в двух случаях. Во-первых, как отягчение наказания для скинхедов за убийства гастарбайтеров. В этом случае особой "погоды" по тюремным срокам ст.282 не делает, но облагораживает кровавые натюрморты массивными рамами идеализма, пусть даже сомнительного и неприглядного. Ведь если на подростке три-пять-десять трупов, то только 282-я способна превратить его из маньяка в фанатика. В конце концов, как сказал революционный классик: "Не быть фанатиком в двадцать лет - значит, быть подонком, оставаться фанатиком в тридцать - быть идиотом". На тюремном "взросляке" бритоголовый контингент пока еще не значителен, но на малолетке он составляет почти половину. А это говорит о том, что скоро в СИЗО и на зонах начнет формироваться "новая масть": молодая, жестокая, обособленная, с широким потенциалом для самоорганизации.
Во-вторых, ст. 282 в чистом виде используется в борьбе с националистической идеологией, которая от этого становится лишь крепче, чище и популярнее. Угроза уголовного преследования за национализм - это хорошая прививка движению от трусов, конъюнктурщиков и провокаторов, поскольку, если вы готовы ответить за слово тюрьмой, значит, вы достойны этого слова. Статья 282 задает высочайшую планку самоотверженности лидеров национально-патриотического фронта. Так что серьезную угрозу представляет не так называемая "русская статья", а особо тяжкие статьи, по которым топорно фабрикуются дела против оппозиции и строптивого бизнеса.