Газета Завтра 955 (9 2012)
Шрифт:
Не сказать, конечно, что все это ново под луной на ниве "леворадикального" протеста, который в Европе все больше вырождается, превращаясь из борьбы за мировую революцию в интересах рабочего класса в шутовские акции в поддержку разного рода меньшинств и патологий: геев, лесбиянок, феминисток, трансвеститов и иже с ними.
Если Pussy Riot или "Война" — это и есть подлинный протест, то любого оппозиционера можно ткнуть в них носом: "Эти, что ли, против Путина? Эти моральные и интеллектуальные уроды, которые кур обратно рожают в магазинах и принципиально живут воровством, приучая к этому двухлетних детей?" И Путин уже надеется смотреться в разы приличнее на фоне этих-то.
Самое грустное, что есть и другая оппозиция,
Феминистический постмодернистский карнавал вытесняет из протестной среды самое важное — смысл. Нужно помнить и понимать, что еще с 90-х протест в России центрировался вовсе не вокруг идеи угнетенности женщины, а как раз вокруг мысли о планомерном подавлении мужского начала в либеральном обществе.
Извечный искатель смысла и открыватель нового, зачинщик войн и революций, любитель риска и приключений мужчина — лишний на либеральном празднике жизни. Здесь как раз все лавры вроде как отданы женщине, ведь она — гарант стабильности потребления и противница потрясений. На выходе мы имеем стандартного современного Петю — тихого тщедушного мальчика, не умеющего приколотить гвоздь, отмазанного от армии, благоразумно запиханного в приличный платный вуз, ни разу в жизни не державшего в руках оружия (потому что "мама сына родила не для войны"), в морду никому не дававшего (ибо слаб, хил и мама не велит), крамольной литературы не читающего, одержимого модными тряпками, трендами и брендами (что, не стесняясь, с энтузиазмом обсуждает с девчонками), боящегося "гопников и темноты", смиренно трудящегося менеджером по продажам и в 25 лет мечтающего о том, как счастливым пенсионером он будет греть бледные бока на пляжах Доминиканы (и т.д. по списку завсегдатаев программы "Давай поженимся").
Разумеется, степень демаскулинизации условного Пети может быть разной: от полного соответствия вышеописанному идеалу до сохранения внешних атрибутов мужественности и даже брутальности (накачанные бицепсы, репутация завзятого бабника, танкообразная тачка, футбол и боевые искусства по выходным, блатняк в магнитоле, крутой бизнес и т.д.). Однако непременным атрибутом "нормальности" и усмиренности этого мужчины будет его абсолютное подчинение бабским целям, ценностям, установкам, на которые и делает ставку либеральное общество: человек создан, чтобы зарабатывать и потреблять, потреблять и зарабатывать (все остальное допустимо в качестве хобби в перерыве между "деланием бабок" и их тратой в расплодившихся торговых центрах).
Все, что за пределами этого нехитрого круга, все проявления настоящей мужественности и мужской самостоятельности, любая попытка заявить о собственных религиозных и политических убеждениях, отличных от либеральных, любое действие, не вписывающееся в норму потребительского замкнутого круга, — не что иное, как экстремизм, радикализм и вообще дикое явление. Ему место не в "цивилизованном обществе", а среди "бородатых душманов" или где-нибудь в странах "оси зла"; и вообще, вопрошают тетеньки, "а зачем ему ЭТО (поехал на войну, вступил в подпольную организацию, "ударился в религию") нужно?"
В недалеком прошлом героем протеста в русской оппозиционной среде становился именно он — герой, человек с мужским сердцем и стержнем. "Безнадежный, красивый, как цветок орхидеи в горах...суперстранный и суперстрашный", как писал Лимонов в своей "Анатомии героя". Невзирая на всю пестроту движений
Герой мог быть крайне правым или крайне левым, мог быть коммунистом или православным монархистом, или вообще — исламским фундаменталистом. Но он верил в свою идею всерьез, он жаждал революции, реванша, всеобщего потрясения и очищения. Он был готов умирать за свою идею и убивать за нее. Эта идея была для него смыслом его самого, а не веселым перформансом или эпатажным хеппенингом. В герое того протеста было минимум шутовского и карнавального, максимум серьезного и трагического, им вдохновлялись. И акции радикальной молодежи, сколь бы эпатажными ни казались на первый взгляд все эти забрасывания функционеров действующий власти яйцами и помидорами, в первую очередь — имели четкий политический подтекст, и не выглядели они ни как кривляние, ни как декадентское глумление над чем-то, что для других свято.
Самое интересное, что в этом мужском мире всегда находилось место для женщины, не утратившей своей женственности. Боевая подруга, возлюбленная, верная жена или дерзкая валькирия, политическая активистка или невидимая опора своего мужа, красивая и любимая — она всегда оставалась необходимой частью жизни и грез героя. Она принимала мужскую природу и драму героя, она следовала за ним, а не он за ней, и именно благодаря этому она обретала свою подлинную женскую природу.
А вот в либеральном феминистическом, чисто женском мире места для мужчины нет. Мужчины в нем чахнут и вымирают; мужеобразные особи категории "оно", напротив, плодятся, как вирусы при мерзкой слякотной погоде. Стоят, переминаются с ноги на ногу "честные граждане", оторвавшиеся от офисных будней и "одноклассников", промозглая влажность окутала столицу липкой, неприятной сетью.
Ксения Собчак не хочет крови и смены власти, она желает лишь влиять на власть. Божена Рынска боится испортить дорогую шубу. Какие-то девки в коротких неоново-розовых и зеленых платьях машут ногами, визжат матом и веселят публику.
Вот только, как бы нас ни пытались убедить в обратном, не это лицо народного негодования, и не их право — этот протест монополизировать. Лишь подлинная, не бутафорская революция всколыхнет болото ослепительной вспышкой, растопив слякотные лужи и уничтожив любые вирусы распада и профанации. Этого-то они все панически и боятся...
P.S. Кощунство в храме Христа Спасителя вновь поставило вопрос о неадекватных, оторванных от реальности "культурных приоритетах" российской власти. Эти приоритеты сегодня, как и десять, и двадцать лет назад, почти полностью исчерпываются т. н. "либеральным дискурсом", с его бесконечными постмодернистскими перфомансами, оскорбитель- ными инсталляциями и прочим выморочным "актуальным искусством".
Если государство прямо поддерживает или, во всяком случае, благосклонно относится к гельмановской "фабрике" по переустройству традиционной реальности, отдавая ей на откуп краевые центры, если прогосударственные фонды награждают премиями адептов прямой уличной провокации, вроде мастеров "вздыбленного фаллоса", сварганенного из питерского разводного моста; если, наконец, высшие лица страны почитают за честь встретиться с очередным "уникальным творческим коллективом" то либеральной газеты, то либерального же театра, наполненными извращенцами и осквернителями, — стоит ли удивляться случившемуся в ХСС?