Газета Завтра 956 (10 2012)
Шрифт:
— Владимир Николаевич, сегодня возможно ли создать хор с нуля? Как вы это сделали в 1972 году?
— Думаю, возможно. Если есть страстное желание и есть единомышленники.
— Какова была ваша мотивация создания хора?
— Внутренняя мотивация — оппонирование официальному казенному пению. Я хотел разговаривать с человеком, который приходит в зал на концерт, на каком-то сердечном языке. Более интимном. Отсюда название хора — камерный.
— Вы первым стали включать в программы духовную музыку?
— Нет, первый Юрлов привнес в советский хор исполнение духовной музыки. А потом уже я. В 70-е
— Вы были диссидентствующим?
— Нет, я не был диссидентствующим. Я был убежденным в своей правоте. Просто делал то, во что верил.
— У вас есть понимание аудитории, к которой обращаетесь сегодня?
— Есть скорее чувствование. Если говорить о Москве… то не устал ли сегодня человек от пустословия, от грохота и трескотни, от музыки, которая звучит в машине, а слышна на улице? Человек хочет чего-то другого. Вы были свидетелем «Реквиема» Моцарта. Казалось бы, эта музыка не имеет отношения ни к политике, ни к нашей жизни… но люди приходят. И зал полон. Что двигает человеком? Мне кажется, помимо интереса к музыке Моцарта, к легенде Пушкина о Моцарте, есть какое-то желание постичь нечто более высокое, чем то, что встречает человек в обыденной жизни.
— Как вы работаете с артистами. Как добиваетесь сегодня моцартовского звучания?
— Не могу ответить на ваш вопрос. Это процесс воспитания, а изложить воспитание в какой-либо формуле невозможно.
— Тогда так. В чем сложность руководства хором, где музыкальный инструмент — каждый артист?
— Самое трудное — убедить исполнителя в твоей трактовке. Если ты убеждаешь — он будет отдаваться музыке. Не сумеешь убедить, будет формально выполнять твои требования. Должно быть доверие. Артист хора доверяет твоему профессионализму, а ты доверяешь артисту в его стремлении с тобою вместе работать. Если хотите, это добровольное подчинение.
— Добровольный абсолютизм. Кстати бы, тут вспомнить имена великих русских композиторов Свиридова, Гаврилина, с кем вы работали, кто посвящал Вам свои сочинения.
— Вы знаете, появление крупной личности не только в музыке, но и в литературе, в живописи, в любом виде искусства — это, конечно, время. Мне так кажется. Вот Свиридов. Он родился в 1915 году, расцвет его творчества пришелся на середину 50-х. Значит, надо было найти ему сначала свой язык, а потом этим языком выразить то, что от него жаждали услышать люди. Он пишет «Патетическую ораторию», «Поэму памяти Есенина», такие крупные сочинения, которые, конечно, всколыхнули душевный мир людей. Гаврилин. Он писал замечательные эстрадные песни, романсы, и рядом с этим — симфония «Перезвоны», которая тоже, кончено, оказала влияние на слушателей. Открыла ему, слушателю, не только строй мыслей русского человека, но и жизненную позицию шукшинского героя. И Свиридов, и Гаврилин говорили не лозунгами. Они говорили глубоко прочувствованным и омузыкаленным словом.
— Может быть, вспомните какой-либо частный эпизод?
— Свиридов был человеком необычайно многогранным. Он мог вдруг разбушеваться — и через минуту быть необыкновенно трогательным. Как-то он позвал меня на рыбалку. Я вообще-то не рыбак, но предложение принял с удовольствием. Приехали мы в местечко Ново-Дарьино, это под Москвой, Георгий Васильевич взял удочку. «Вы отойдите в сторонку чуть-чуть, — говорит он мне. — А
— Владимир Николаевич, если не рыбалка, то какие ваши увлечения?
— Гуманитарные. Я с удовольствие читаю книги, увлекаюсь историей.
— И какая вам эпоха, какой персонаж близок?
— Вы знаете, по более молодым годам, конечно, мне нравился Петр I. Благодаря роману А.Н. Толстого, благодаря кинофильму с Симоновым. Это эпоха героизма, это становление русского флота, и флот для меня, как для ленинградца, — любованье его красотой и мощью. А вот сегодня чаще думаю об эпохе Екатерины. Какие были государственные мужи!
— Какой бы город вы предпочли сегодня для концерта?
— Я очень люблю русскую провинцию. Там живут люди, в которых есть еще вот эта сильная потребность, стремление к духовному совершенству.
— Вы приезжаете в незнакомый город первый раз. Что выбрали бы для открытия концерта?
(задумывается)
— Всё же русскую народную песню. В этой песне есть всё, на что отзовется сердце русского человека.
— Владимир Николаевич, русский хор и хор итальянский. Или немецкий. В чем отличие?
— Я доподлинно не могу вам сказать о культуре хорового пения на Западе, доподлинно. Я имею в виду историю.
— Но вы же слышите!
— Я слышу последствия. Но я не могу сказать, что было в XVI веке на Западе в этой области. Я могу судить о происходящем только по нотам. И для меня западное пение — это искусство композитора и искусство хора. В русской традиции, хоровое пение — не только искусство. Это выражение эстетических и нравственных идеалов. Народная песня как одна из составляющих русской профессиональной музыки вообще, была выражением идеалов. Особенно лирическая песня. Или былина. Недаром Горький говорил, что русская песня сопровождает русского человека от колыбели до смерти. Это потому, что вся русская жизнь была пронизана либо церковным пением, в церковь человек ходил обязательно, либо пением на так называемых календарных или семейных обрядах. И вот именно это я не могу сказать по поводу западного пения. У меня нет сведений, что оно сопровождало европейского человека всю его жизнь.
— Владимир Николаевич, в советские годы ваш хор часто давал гастроли на Западе. Можно сказать, «Советские сезоны» продолжили «Русские сезоны» Дягилева. Случались ли курьезы?
— Помните инцидент с корейским самолетом? 1980-й год. Так вот, мы выступали в это время в Испании, гастролировали по разным городам. Из Мадрида в аэропорт мы возвращались под охраной. Нас сопровождали военные с автоматами… Да, а в разгар дела Натана Щеранского, 1978 год, мы давали концерт в Америке. На первых трех рядах сидели люди в арестантской одежде. Они демонстративно бойкотировали наше выступление. Ну мы ведь как устроены! Закончился концерт тем, что последующие все ряды встали с места, и такие овации устроили! И первым пришлось подчиниться, тоже поднялись.