Газета Завтра 987 (44 2012)
Шрифт:
Помянутые выше газетные стратеги и киновояки вроде Володарского знают 5-6 имен из истории Второй мировой войны и по своему усмотрению тасуют их, как угодно, суют, куда вздумается. Из немецких военачальников они особенно любят мурыжить имена генерал-полковника Гудериана и генерал-фельдмаршала Манштейна. И вот читаем: "Направлением (!) танков Гудериана был Сталинград". Это летом-то 42-го?! А на самом деле ещё в конце декабря 41-го бравого генерала вместе с тридцатью высокопоставленными коллегами Гитлер снял с постов и отправил в отставку, точнее, в резерв ОКХ. За что? А вот за то самое — за разгром под Москвой. Так что никакого отношения к битве за Сталинград любезный Гудериан не имел, он залечивал душевные раны в Берлине.
И дальше: "Армия Манштейна рвалась на Кавказ..." Во-первых, рвалась не армия, а группа армий "А", и командовал
И ещё: "Ставка главнокомандующего..." Не было такой штукенции, а была Ставка Верховного Главнокомандования (СВГ). И вся эта чушь — на одной первой странице романа, даже в первом абзаце.
Такого же уровня познания Володарского и о Красной Армии. Так, у него особист не своим делом занимается, а отвечает за разминирование. Но не выполняет задачу, и солдат посылают в атаку прямо по минному полю, впереди — Цукерман и Родянский. И губят на минах целую сотню, потом заградчики расстреливают ещё сотню... И нет конца этим придуманным ужасам. Я уж не говорю о том, что тем летом 42 года наши солдаты и офицеры в романе уже носят погоны, а на самом деле их ввели только в 43-м, и, конечно, не сразу все получили. У иных персонажей красуется на груди орден Боевого Красного знамени, а то и два-три, но такого ордена у нас никогда не было. Как не было Ставки главнокомандующего, как не давали перед боем по 300 грамм (полтора стакана!) водки и многого другого, что напихал Володарский в свой роман. И вот в этом портативно элитном издательстве "Вагриус" никто не знает, что за вздор пустили гулять по свету тиражом в 15 тысяч экземпляров.
А уж надеяться, что у них есть чувство родного языка, совсем наивно. Уверенный, что это истинно народный язык, романист уснастил речь своих персонажей такими его образцами: "гля", "штоль", "щас", "нехай", "ежли", "я тя пристрелю", "я те покажу", "отзынь", "ты чё?", "тебе чё?", "чё там?"...И т.п.
Но главное, в фильме по сценарию Володарского всё выглядело так, словно штрафные батальоны были основной, решающей боевой силой Красной Армии, как в других шедеврах искусства доказывается, что советская индустрия — дело рук заключённых. В действительности и штрафники, и заключенные составляли не более 2-3% численности Красной Армии и трудового народа, из чего нетрудно понять, какова была их роль. Но, разумеется, и за это спасибо. Ведь Радзинский или Сванидзе, Сарнов или Млечин вовсе никакой роли не сыграли.
Стремясь раздуть роль штрафников, а заодно бросить тень на приказ Сталина №227, Володарский на обсуждении фильма решил спекульнуть великим авторитетом маршала Рокоссовского. Он, говорит, писал в воспоминаниях: "5 июля 42 года к нам подошла 2-я бригада штрафников". Значит, была и 1-я". А на самом деле у Рокоссовского вот что: "В августе 1942 года к нам на пополнение прибыла стрелковая бригада, сформированная из людей, осужденных за разного рода уголовные преступления. Они добровольно вызвались идти на фронт, чтобы ратными делами искупить свою вину. Правительство поверило их чистосердечным порывам" (с.136).
Так что же мы видим? Во-первых, дело было не в начале июля, а в августе, т.е. уже после выхода приказа Сталина. Во-вторых, тут бригада добровольцев-уголовников, а не штрафников. Штрафных полков, бригад, дивизий вообще не было — только роты и батальоны. В-третьих, у Рокоссовского нет никакой "2-й бригады". Сценарист просто "впарил" это от имени маршала.
На том же обсуждении Володарский сказал: "Меня интересовало, почему немцы вдруг(!) оказались под Москвой". Ну, сказать это простительно было разве что человеку, лишь вчера свалившемуся с Луны и только сегодня очухавшемуся. Не "вдруг", а почти полгода, обливаясь кровью, ломая кости и теряя головы, немцы с их супертехникой и вундер-оружием ползли к Москве и доползли на три месяца позднее, чем Наполеон с его конной тягой, пехтурой и аркебузами. А ведь те и другие начали вторжение с одной и той же позиции, да еще Наполеон-то на два июньских дня позже. И надо бы ещё помнить, что тот-то оказался в Москве, а немцы — только под
На помянутом телевизионном обсуждении фильма его расхваливали, конечно, Швыдкой, тогда министр путинской культуры, малограмотный полковник Шаравин и сами творцы: Володарский и Досталь. Для понимания уровня и этих похвал, и самих хвалебщиков стоит упомянуть хотя бы одну фразу Швыдкого, тоже недоумевавшего, почему "вдруг под Москвой": "Мы точно(!) знали(!!), что в армии воевали только (!!!) кристально честные, чистые, благородные люди". Даже не думали или считали, а "знали" и не как-нибудь, а — "точно"! А не слишком кристальных, хоть чем-то замаранных и не совсем благородных выбраковывали. Швыдкой до того, как Путин назначил его министром своей культурки, был одновременно членом трех творческих Союзов: писателей, журналистов и театральных деятелей. Остаётся загадкой, в каком из этих Союзов ему втемяшили, что Красная Армия целиком состояла из белокрылых ангелов. Или сам дошел своим пронзительным умом?
Если бы Швыдкой не увильнул от армии, а послужил, то знал бы, что армия — это часть народа, а во время войны брали в армию не по "Житиям святых" и не по "Кодексу строителя коммунизма", которого тогда и не было, а только по двум данным: возраст и здоровье. А на свете нет ни одного народа, состоящего сплошь из ангелов.
Конечно, в большинстве своём на фронте, как и во всей стране, были честные труженики, достойные граждане отечества, но всякий даже член трех Союзов и любой путинский министр должен понимать, что на войне встречались люди и трусливые, и недобросовестные, и лживые, и вороватые. И никто этого не скрывал, об этом и говорили, и писали как во время войны, так и после. Например, А.Довженко — в очерке "Отступник", Б.Бондарев — в романе "Берег", В.Распутин — в повести "Живи и помни"... На мою долю летом 1944 года выпало, как дежурному по роте, перед строем срезать погоны у старшины Ильина, которого отправляли в штрафную роту. Хороший мужик, жалко было, но проворовался...
Да, встречались на фронте недостойные люди, но другое дело, что наша цель в Великой Отечественной войне была поистине кристально честной, высокой и благородной — разбить фашизм, освободить родину и другие народы Европы от гнета и истребления. Но ныне нам говорят пивоваровы всех габаритов: нет, в годовщину Победы полюбуйтесь на трусов, ворюг, дезертиров...
Да, не было у меня желания смотреть ещё один образец володарщины. Но такая реклама! Такие восторги! Такая квалификация! "Лучший роман ХХ века"... "Новая "Война и мир"... Нет — объявила по телевидению Наталья Иванова — выше "Войны и мира". Что у Толстого? Подумаешь, кто-то проиграл в карты сорок тысяч... Только это она и помнит. А одна знакомая сказала мне: "Как можно после холокоста читать Толстого или Тургенева? Вот Гроссман!.."
Позвольте, но ведь не так давно лучшим романом ХХ века непререкаемо был объявлен "Доктор Живаго". Это зафиксировано хотя бы в книге Е. Евтушенко, нелепо озаглавленной "Политика — привилегия всех" (АПН, 1990, 625 с., 53 бесподобных фотографии автора). Читаем: "Пастернак дал мне прочитать рукопись "Доктора Живаго", но на преступно(!) малый срок — всего на ночь". Ну, должно быть, не просто дал, не позвонил: "Женя, зайдите, я дам почитать кое-что". А после того, как дал, по Переделкино прошел слух, что Пастернак вдруг написал какой-то необыкновенный роман, и Женя попросил его хотя бы на одну ночку. Дело было наверняка так. И после этого с какой же стати срок для чтения назван "преступным"? Его роман, на сколько хотел — на столько и давал. И не верится, что на одну ночь. Другое дело, мне Союз писателей через Екатерину Шевелёву (спустя три года — скоропостижную антисоветчицу) дал рукопись на день или два — перед обсуждением в Союзе надо было, чтобы роман прочитали возможно больше народу. Но со своим любимцем, каким изображает себя Евтушенко, Пастернак мог и не спешить. Но — не знаю, да и не в этом дело.