Где цветет чистодуш?
Шрифт:
Вспомнив недавнюю историю, я поднял голову и замер, ошеломленный увиденным.
Над ранее вчистую разоренным гнездом деловито, без суеты, трудились невесть откуда взявшиеся хозяева. Жилье их было почти готово. Еще немного, и появятся в нем крапчато-голубые яички. Не всегда, видать, верна пословица, что “трудом праведным – не нажить палат каменных”.
Автобуса моего все не было. “Провалился он, что ли?!” – я начал терять терпение, начал ходить взад-вперед по площадке остановки, изредка поглядывая на чернеющих головешками грачей.
– Кра-а! Кра-а-а!.. –
Будущие родители держали совет, толковали о трудностях, их ожидающих. А на вершине другого тополя заброшенно и одиноко темнело так и не законченное, покинутое вороватыми хозяевами гнездо. Любители легкой жизни исчезли: то ли принудили их уйти, то ли сами улетели искать лучшей доли в других местах.
А, быть может, заговорила в них совесть? Бывает ведь она не только у людей. Впрочем, кто его знает?.. Кажется, у них, крылатых, куда её больше.
Относительность
Приближается весна, и осина становится чем-то похожей на березу. Не замечали? Белее будто бы делается. Не так ли? Еще больше бросаются в глаза эти изменения, когда за спиной осинки молчаливо стоит неподкупной стражей темный сосновый бор.
Что это? Чудачества восприятия, глаза или, или вправду, хорошеет осинка, одевая светлое платье, к весне? И она ли только?
Так или нет, сказать трудно, ведь в мире все относительно.
Относительны высота трав, деревьев, звуков, облаков, способности и таланты человека. Даже гениальность, как высший знак, предел таланта, и та не однозначна.
А разве отдельные страницы биографии каждого из нас не относительны? Можно ли сравнивать страницы о весне, о песнях той поры с осенними?
Ожидание весны
Над тихой задумчивой березкой раскинулась текучая синева ласкового мартовского неба. Теплое рыжее солнце будит ее по утрам и греет днем. И стоит она, стройная, в трепетном ожидании близкого чуда, каких-то необыкновенных перемен. Светящаяся белизна ствола и пониклость ее красноватых голых ветвей выражают и радость, и светлую печаль встречи с неизвестностью.
Что ей сулит будущее? Уныние, горе, грусть неуёмную?
А может, приветливую, как солнечный луч, улыбку?
И похожа она, весенняя береза, на молодую женщину, несущую в себе новую жизнь, свое продолжение. В счастливых глазах юной матери и трепет смутных предчувствий, и встревоженность, и необъяснимая робость.
Береза и будущая мать…
Как бы они ни разнились, их роднит вечное и всесильное ожидание весны.
Жизнь даруется…
На самой вершинной березовой ветке трепещет, как крохотный флажок, одинокий пожухлый листик. Хлестали его протяжные осенние дожди, заметали снега, но он упрямо цеплялся за веточку, и готов был выдержать напор и такого ветра, который мог бы сорвать и унести его в неоглядные дали.
Листок, превозмогая испытанья, ждал весну. Ждал долго и терпеливо.
А рядом с ним, пока ничем не тревожила,
Подтолкнувшая его малютка вскоре превратилась в молоденький клейкий листок.
Солнечные дорожки
Взошло неспеша, увальнем солнце, и мартовский снег в лесу стал полосатым. Сине-лиловые тени дубов и лип перемежались с золотисто-розовыми солнечными лентами. Свет и тень параллельно расположились между собой.
Так и подзуживало: махнуть на все рукой, встать на одну из бесчисленных солнечных дорожек и, повернувшись лицом к свету, отправиться по ней, делая лыжню, в страну Радости и Счастья.
Быть может, оттого, что люди вечно стремились к свету и теплу, и называемся мы детьми Солнца?
Счастье
Почему-то я всегда был уверен, что “свой” неповторимый голос присущ только человеку. У одного бас, у другого нежный тенор, у третьего… По нему, не глядя, можно отличить поющего-говорящего одного от другого.
У всех петухов, не сомневался, песня одна, и все они во всей деревне горланят на один фасон. Одинаково, думал, каркают все вороны, стрекочут все сороки, радуют слух соловьи.
…Неожиданно тенькнула синичка.
Я прислушался. Неужто она?
Птичка выводила весеннее “тини-тини-тини-и-и…” с таким своеобразием, что я сразу не поверил. Пела она будто бы чуть-чуть с картавинкой, но с большим изяществом, вдохновенно растягивая финальную ноту. “Может, пересмешничает?” – заподозрил было я её.
Ошибся. У синицы, как и у любой певицы или певца, просто-напросто оказался хорошо отличимый от других тембр.
“Счастливая!” – не удержался я от похвал, тронутый ее песней и своим “открытием”. Счастье-то, действительно, какое говорить и петь своим голосом, данным тебе богом! Но иногда оборачивается оно… Имеющие его, будь он неповторимо красив или не столь уж, но “свой”, нередко расплачиваются за него притеснениями, разными неудобствами и даже, бывает,.. головой. Вот ведь оно как.
Дим! Дим!
Снег сходил. Звонкая капель с застрёх на теплые края смотрящих крыш исподволь переместилась на северные.
Жив-жив, жив-жив! – победным голосом заявил о себе мне воробей с подоконника. – Зиме конец! Зиме конец!
Дим-дим! Дим-дим! – услышал позднее, солнечным майским утром. На этот раз он пытался, как мне показалось, завязать задушевный разговор с каким-то, лишь ему знакомым, Димой. Приветливости, живости в его “дим-дим” было столько, что хватило бы, – пришел я к мысли, – на весь вольный свет.