Где наша не пропадала

Кузнечихин Сергей Данилович

Жест изобразил, а оценить некому. Панночка моцион совершала. Посидел батя на крылечке, покурил – нет хозяйки. Что делать? Обратно везти? Но приказано было вручить, а военные приказы должны выполняться, иначе не победишь. Взял он тогда гвоздик, поковырялся в замке, и дверь открылась. Для хороших рук это пара пустяков. Занес шампанское в хоромы панские, огляделся – лепота. Только порядку маловато. В стенку огромные часы вмонтированы, амурами да венерами разукрашенные, а не тикают. Мастеровой человек мимо сломанного механизма редко пройдет, а если механизм ко всему еще и диковинный, ненашенский какой-нибудь, тогда к любопытству и бахвальство примешивается. А что греха таить, есть такая слабость у моих предков. И решил батя удивить командирскую зазнобу, повторить подвиг

Левши и показать ей, что русский солдат не только стрелять умеет.

Голова у моего батьки шестьдесят первого размера, с такой, если даже на треть заполненной, можно в большие люди выйти, а у батьки значительно больше, чем на треть. Только образования серьезного не хватает. Времена сложные были, дедка наш… я уже рассказывал, дома не сидел, воспитанием не занимался и помощь от него нерегулярная, а семья большая, прокормиться трудно… Однако батя пять зим подряд бегал в волостную школу. Девять верст туда, девять – обратно. Учителей там было всего двое. Один вел русский язык, историю и географию, второй – арифметику и физику. Просветители были братьями и, плюс ко всему, близнецами. Оттого у батьки и знания получились немного путаными: Пифагор у него вместо Ганнибала с римлянами воевал, а Исаак Ньютон папуасов от проказы лечил. Только и поправить его в том захолустье некому было. Мать хвасталась, что охмурила самого грамотного парня, который не только читать-писать – велосипеды умел рисовать. А что? По тем временам велосипед был все равно что для нас космический корабль. После братьев-близнецов он еще на каких-то курсах поучился, и этого ему хватило, чтобы стать великим специалистом по тракторам и заодно первым парнем на селе. Благодаря стальным лошадкам он и в тридцать седьмом на свободе удержался, когда деда и дядьку, бывшего командира полка, посадили. Кочевал из одной МТС в другую, где ремонт, где посевная, где уборочная – специалист везде нужен. Дело сделал – и дальше, пока любознательные товарищи присмотреться не успели. Так и уцелел. Вышел из окружения с минимальными потерями. Один раз патефон в спешке оставили, потом сундук в дороге не укараулили. И сестра потеряла полтора года.

Каким образом, спрашиваете?

Самым нелепым. Она родилась в тридцать шестом. А в тридцать восьмом маманя по неграмотности растопила печку ее метриками. С перепугу чуть в слезах не утонула. И не мудрено – попадешь в милицию, а там за потерю документа возьмут да и припаяют лет пять, если не больше… Батя, конечно, храбрился, утешал как мог. Только много ли сможешь, если не сегодня, так завтра в казенном доме поджидают. Но все-таки придумал: переехали в соседнюю область, и он, еще до устройства на работу, прямо с вокзала, заявился в больницу, выпил с кем полагается и получил справку, что в дороге у него родилась дочь. Восемнадцати месяцев как не бывало. Сестрицу такая потеря пока не удручает, омолаживает, можно сказать, но ближе к пенсии – как знать, там своя арифметика и счет в другую сторону пойдет.

Но батя в той суматохе о ее пенсии не думал, он и до своей-то не надеялся дожить. Одного посадили, другого сослали, третий без вести пропал… И надежда только на стальную лошадку, у которой черепашья скорость, и на госпожу удачу.

Однако вернемся к часам, они, конечно, не велосипед и не трактор, но очень уж захотелось бате себя показать.

Открыл, значит, дверцу и прикидывает, как бы в механизм заглянуть: один шурупчик отверткой потрогал, другой – покрутил… и вдруг стена подалась.

Представляете?

Чуть нажал, и она поехала, как турникет на проходной, вокруг оси. Не вся стена, разумеется, а часы, вмонтированные в дверь. Повернулись, открыли проход, а дальше – ступеньки в тайник.

Завалилась суббота за пятницу.

Батя чуть было не сунулся туда, но вовремя унюхал запах табака, запах благородный, а майор Воскобойников, кроме махорки, ничего не признавал. Да и зачем ему в тайнике прятаться на завоеванной территории? Значит, кто-то чужой… Батя потянулся за автоматом да вспомнил, что в танке его оставил – неудобно же к даме с оружием.

Как быть?

На столе – патефон и ящик с шампанским. На полочке

перед зеркалом – ножницы и одеколон.

Кстати, об одеколоне. Выпил батя на День танкиста. Нет – не одеколона. Наружные напитки он употреблял строго по назначению. Выпил нормальной русской водки. И захотелось ему ради праздника постричься. А парикмахерша сдобная, как французская булка. Пока простыней окручивала, нечаянно прижалась. Потом еще раз. При ее работе без этого не обойтись, особенно если выпуклые места в избытке. А много ли пьяному надо, чтобы воспылать? Облапил за талию – и на колени. Да просчитался – дамочка оказалась чьей-то верной супругой и с характером. На его невинную шутку своей шуткой ответила. Сначала постригла под пионерскую челку, а потом вместо одеколона обрызгала какой-то вонючей пакостью. И батя с детской прической и странным ароматом отправился в гости. Хорошо еще не домой. Маманя бы растолковала ему, с чем едят французские булки. Друзья-однополчане выручили, остригли его под Котовского, а запах попробовали одеколоном перебить, но не получилось. С неделю «благоухал».

Но это уже после войны было. А там… тайник, в котором прячется неизвестный враг, а под рукой только ножницы.

И как, вы думаете, он выкрутился?

А вот как.

Поставил немецкую пластинку. Врубил музыку на всю громкость. А сам бутылку в руки – и к часам. Спрятался за ними и ждет. Ждал недолго. Немец услышал свою музыку и понял это как приглашение: все, мол, спокойно, прошу любить и жаловать. Он даже насвистывал, поднимаясь.

Ну а дальше, главное, не перестараться, рассчитать удар так, чтобы бутылку об голову не разбить и память из «языка» не вышибить.

Это у бати аккуратненько получилось.

Пленника связал, шампанское выпил.

Через неделю к ордену Красной Звезды представили. Батя, когда еще патефон заводил, понял, что там офицер прячется, – не будет же командирская краля с солдатней путаться, но чтобы в тайнике целый оберштурмбаннфюрер сидел, да еще с важными стратегическими документами, этого он не ожидал, это чистое везение.

Кстати, и майору Воскобойникову повезло – окажись немец по чину ниже, чем он, – суда офицерской чести не миновать, быстренько бы подрыв авторитета пришили. Но майор и без суда скис. Мало того, что шуточки свои всегдашние позабыл, он и материться перестал. Все чего-то думает, думает. А чего думать? Ордену завидовать не должен – свои в три ряда. Из-за крали расстраиваться – тоже не в его натуре. Но что-то с мужиком случилось. Смотреть больно. Того и гляди под пулю подвернется. Посоветовались солдаты, которые из старичков – жалко терять боевого товарища в конце войны – и велели бате переговорить с майором, снять камень с его души.

Майор словно ждал его. Без всяческих прелюдий налил две кружки до краев и говорит: «Езжай, Лука, в командировку в город Сыктывкар, живет там у меня жена законная, и есть подозрение, что не очень она скучает обо мне, езжай и разведай, у тебя нюх на этих тыловых оберштурмбаннфюреров».

Но время-то военное, просто так не проедешь, поэтому выписали батьке командировку на Урал, не помню точно, в какой город, а по дороге он должен был заглянуть куда следует.

У жены майора Воскобойникова в городе Сыктывкаре никакого оберштурмбаннфюрера батя не застал, и тайника у нее в квартире не было. Да и не шибко-то он искал, не с его характером шпионить за чужими женами. Тем более что благодаря этой прекрасной женщине выкроилась ночка домой заскочить. Рискованно, конечно, было, могли и за дезертира принять. Поэтому затемно пришел и до рассвета вышел. Как будто и не было его.

Оттого и принялись соседи и кумушки считать да пересчитывать мои месяцы. Для мужиков аргументы найти нетрудно, а завистливой бабе рта не заткнешь. Мать, бедняжка, на улицу выйти боялась. Сидит и ревет целыми днями. Тут уже и батька испугался, как бы от такой нервной перегрузки дурачок не родился. С маленьким приветом, для нас, Петуховых, вроде как норма, но чтобы совсем дурак – это уже излишки, перебор называется. И плюнул он тогда на всю сплетенную свору одним плевком, погрузил свой табор в вагон и айда в стольный город Москву.