Где отец твой, Адам?
Шрифт:
И я узнал о Концентраторах.
Если Ванда, «проснувшись», помнила свою жизнь на десять-пятнадцать шагов назад, то Адам помнил свою – на мириады шагов. Насквозь. И количество жизней прибавлялось с каждой минутой. Вот почему люди уходили в небытие, смеясь – потому что никуда не уходили. Просто снимали изношенный костюм. А в памяти, в душе, в сердцевине кого-то из «последышей» возникала новая ячейка – память? жизнь?! – будто свежий лист на ветке клена. Мальчики концентрировали мужчин, девочки – женщин. Гибель Человечества оказалась мифом, ошибкой Кирилла Сыча, – отторгнутого, сухого побега, обреченного на отмирание. Неспособного прочувствовать все величие замысла.
Передо мной на лавочке сидело Человечество в новом качестве.
Нет Человека, кроме Адама, и я, Кирилл Сыч, – отец Его.
– Зачем ты притворялся? – спросил я.
– Притворялся? – он с недоумением моргнул. И вдруг рассмеялся, сообразив. – А-а, это… Варенье, шалости. Папа, поверь: детство – наилучшее время жизни. Я знаю, я часто был ребенком. Зачем мне добровольно лишаться подарка, если больше ни одного детства у меня не будет? Мама, она сразу поняла…
– У нас хорошая мама? – спросил я.
– Очень, – серьезно ответил Адам.
И мы пошли домой. Жить-поживать. Через два года Адам отправился в школу. Первый раз в первый класс. Зачем добровольно лишаться подарка? Классы теперь были маленькие и смешанные по возрасту. А учителя-»проснувшиеся» с удовольствием играли в новую игру: «школа». Скоро игра закончится. Надо спешить. Я тоже играю. С сегодняшнего дня.
Все, пора.
Где отец твой, Адам? Встает из-за стола…
Адам Сыч: 1-е сентября..18 г., 16: 51
…Вот и закончились твои записи, папа.
Как и жизнь – на самом интересном месте.
Или все-таки?! Умерло лишь тело, бренная плоть, как это случается с нами? С большинством?! Я не знаю. Оказывается, я еще многого не знаю. Адам не разучился удивляться? делать открытия? пытаться постичь?! – несмотря на тысячи тысяч прожитых жизней… Ты сумел удивить меня, папа. Я скорее откушу язык, чем назову тебя «плотским отцом». Сейчас, закончив чтение, я поймал себя на чуждом, незнакомом ощущении: мне вдруг захотелось ненадолго побыть – тобой. Или хотя бы – таким, как ты.
Влезть в «черный ящик».
Это естественно для шестилетнего мальчишки: «Хочу быть, как папа!» Беда в том, что мальчишку зовут Адам. Рябь по воде – в меня входит кто-то, миг назад бывший посторонним. Неужели?.. Мгновенная радость, и сразу – разочарование. Нет, папа, это не ты. Очередной присоединившийся. Пора бы привыкнуть. Я и привык, вот только…
Неужели я надеюсь?
Надеюсь и жду – тебя?!
Я знаю, как это: собирать. По крохе, по крупице. Сочетать в себе, ощущать единым целым, океаном бытия. Я знаю, что скоро нас останется двое: Адам и Ева. Навсегда. Даже если завтра мне на голову упадет кирпич. Моего поколения хватит, чтобы двое – дожили. Двое в Эдеме. Двое на Земле.
Двое – значит, все.
Верней, почти все. Кое-кого не будет с нами. Тебя, папа. Таких, как ты. Почему? У меня нет ответа, зато есть странное чувство. Несправедливость, равнодушие чужого замысла – это всегда странно.
Сейчас я попытаюсь стать тобой. Понять, ощутить. Я уже давно ничего не писал. Я уже давно не пытался стать кем-то. Но я возьму в руки шестую (шестьдесят шестую? шестьсот шестьдесят шестую?!) тетрадь в клеточку – чистую, со слегка пожелтевшими листами. Возьму ручку с фиолетовыми чернилами (компьютер – не для нас с тобой, правда, папа?).
Сяду за твой стол.
Это ты, папа? На самом деле ты?! Стоишь рядом, кладешь руку на плечо, улыбаешься ободряюще. Я не знал, что можно – так. Не внутри, вместе, единой жизнью, но рядом, с рукой на плече. Генерал Сыч! Разрешите доложить: рядовой Сыч к выполнению задания готов! Как хорошо, что ты писал от третьего лица. Иначе у меня ничего бы не вышло. А так – мы сделаем это вместе. Вместе, рядом, локоть к локтю, плечом к плечу, – видишь, я научился банальностям. Выходит, можно.
«Можно», – киваешь ты, и я улыбаюсь, кивая в ответ.
Значит, я все делаю правильно.
Мы с тобой все делаем правильно.
Тетрадь шестая
Принимая огонь, соглашаясь на тьму,
Забывая про все, обучаясь всему,
Мы становимся старше, – богаче?
беднее?! —
И бессмысленно к небу взывать:
«Почему?!»
Кирилл вышел из дому около часа дня. До школы – пятнадцать минут неспешной ходьбы. Уроки заканчиваются в 13:30, как сказала завуч Клара Наумовна.
Времени – вагон.
…Учительница, уроки, школа. Имеет ли это теперь хоть какой-то смысл? Для Адама, для его одногодков? Ведь в телах «последышей» – концентрат многих жизней, постоянно собирающий, аккумулирующий в себе тех, кто раздумал длить отдельное существование, сбрасывая за ненадобностью телесную оболочку. Для старших детей, кому сейчас девять, десять и больше – смысл безусловно есть. «Ментики» начинают работать, в среднем, с 13–14 лет. Природа – или кто там? впрочем, не важно! – предусмотрительна. Пока ребенок не стал подростком, поток мыслеобразов по менто-связи способен необратимо изменить сознание и мировосприятие, а нахлынувшие ипостаси – так и вовсе задавить, подмять под себя хрупкую психику. До этого рубежа дети учатся, как все. Потом вступают в силу новые методики, система прямого обучения…
Зато Концентраторы изначально помнят свои жизни, имя которым – легион, с самого рождения. Им не нужны «ментики» для запуска «эффекта Казаряна», они никогда не болеют, их обожают собаки и не жалят осы… Зачем им азбука? Арифметика? «Сказка о царе Салтане»?! Ну, разве что ознакомиться с последними новинками и достижениями… И, тем не менее, Адам с явным удовольствием собирал накануне портфель, аккуратно укладывая в него пенал с ручками и фломастерами, угольник, тетради, дневник. Точно так же, как раньше увлеченно возился в песочнице с паровозиками, играл в жмурки, в «квача». Почему? На этот вопрос Адам однажды ответил прямо и недвусмысленно. Им нравилось быть детьми. Это было их последнее детство, и они старались взять от него все, что можно.