Где-то на Северном Донце
Шрифт:
— Хватит тебе, травила. Шубин не обижается.
— Слава богу, все образовалось. Нам-то с Перехватом думаешь сладко было?.. «Батя» приказал до дому довезти. С газком доставлю. Для хороших людей не жалко.
— Правильно, — одобряет Малышкин.
— Ну, сейчас трепаться некогда. Вечером забегу. Одного только не пойму: когда этот шельмец успел в сумку залезть? Я ведь тоже на нее все время поглядывал…
Ответить Малышкин
— Спасибо вам, Ирина Петровна!
— Что ты, голубчик! Какие могут быть благодарности! Нас не кляни… Я ведь как узнала обо всем в штабе… — Красивые глаза ее влажнеют, она суетливо роется в сумочке, не замечая, что носовой платочек лежит у нее на коленях.
— До свидания, Ирина Петровна.
— До свидания, Петя. Желаю тебе счастья! И приезжайте к нам. Все трое. Вася очень просил. Адрес я Эдику дала. Будь счастлив!
Проводив взглядом машину, Малышкин конфузливо топчется возле офицеров, беззлобно разыгрывающих Галича. Еще утром Малышкин узнал от старшины о рапортах Иванова, Ковальчука и Будзинского. Малышкину хочется поблагодарить их, сказать что-нибудь доброе, хорошее, но подходящие к моменту слова почему-то не находятся.
Первым вспоминает о нем Будзинский.
— Да! Товарищ подполковник, — не без лукавства в голосе напоминает он начфинчасти. — Кто-то обещал рядовому Малышкину двое суток отпуска в город?
Иванов чуть розовеет, но отвечает обычным ровным голосом:
— Я обещал. — А сам смотрит на Малышкина и во взгляде его столько нового, непонятного, что Малышкин внутренне ежится: «Неужели знает?» — Обещал и считаю, что обещание должно быть выполнено. Вы согласны со мной, товарищ капитан? — обращается подполковник к Ковальчуку.
— Согласен. — Командир роты поворачивается к Малышкину. Несмотря на внешнюю нескладность, долговязость и сухопарость, любое движение его по-своему изящно, четко и красиво.
«Натренирован, однако!» — завистливо думает Малышкин — самому ему такая парадная ловкость никак не давалась.
— Можете получить в ротной канцелярии увольнительную записку. Она заготовлена, — говорит Ковальчук и с немалой высоты своего роста разглядывает Малышкина так внимательно, будто видит его впервые. — Инструктаж получите у старшины роты.
— Удачного
Эта неуместная реплика окончательно сбивает Малышкина с толку. Он продолжает топтаться, не зная, что делать: благодарить или удаляться.
Всевидящий Ковальчук замечает это.
— Вы свободны, можете идти, — пряча улыбку, добавляет он.
— Слушаюсь! — с облегчением выдыхает Малышкин, поворачивается по-уставному, а сам спиной чувствует, как четыре пары доброжелательных глаз внимательно глядят ему вслед. От этого разглядывания ему и неловко, и неуютно: не существуй воинская субординация — так бы и припустил во весь дух прочь от штаба.
Миновав несколько поворотов, Малышкин оглядывается. Удостоверившись, что его уже никто не видит, останавливается, отирает вспотевший лоб. Надо подумать, надо разобраться наедине с самим собой во всем происшедшем. В голове у Малышкина такая каша, такая мешанина чувств и предчувствий, что он и в самом деле не знает, что теперь делать. Еще бы! За один день свалилось на Малышкина столько удач и радостей, что хватит еще на десяток таких же Малышкиных.
Но сосредоточиться не удается. Откуда-то сбоку выныривает запыхавшийся Перехватов и отчаянно, словно при пожаре, машет руками:
— Малышок! Малышок!
— О, Перехват! Здорово. Чего тебе?
— Давай, шпарь к проходной. Тебя там ждут! — Перехватов тяжело дышит. На рукаве у него красная повязка дежурного по КПП. — На минуту подменился, а тебя вон куда черти занесли… Почти весь городок обрыскал…
— Кто там? — Малышкин старается казаться спокойным, но это ему трудно дается.
— Кто, кто… Шпарь, говорят! Уже давно ждет.
— Кто?
— Да беги ты, кретин чумазый! — плачуще кричит Перехватов и толкает Малышкина в плечо: — Беги! А то еще уйдет! Шпарь во все лопатки!
«Неужели?!»
И Малышкин срывается с места.
У зеленого здания проходной яркой незабудкой цветет голубая шапочка. По мере приближения все больше и больше выпархивает из-под нее непослушных пшенично-золотистых прядок. Еленка улыбается, но огромные глаза ее полны слез. И запыхавшийся Малышкин уже не способен видеть что-либо другое. Не чувствуя под собой ног, он устремляется к этому ярко-голубому сиянию, навстречу протянутым к нему рукам.