Где-то в чаще леса
Шрифт:
Он продолжал ходить туда-сюда по двору, чувствуя, как снег хрустит под его ногами. Мороз проникал сквозь одежду, но он не обращал на это внимания. Все его мысли были о Людмиле и детях. Он представил себе, как держит их на руках, как они растут, смеются и играют. Эти образы помогали ему пережить минуты ожидания, делая их чуть менее невыносимыми.
Наконец, он остановился и посмотрел на дверь бани.
"Скоро всё закончится", – сказал он себе. "Скоро я увижу их всех и узнаю, что всё прошло хорошо".
Эти слова были последним лучом
Дверь в баню распахнулась с глухим скрипом, словно кто-то нарочно ее толкнул, не желая ждать ответа. Из клубов пара, клубящегося над порогом, вышла Марфа. Ее лицо было бледным, словно выцветшим от долгой работы, а усталость в глазах говорила о том, что ночь была трудной. Волосы, обычно тщательно убранные под платок, были распущены и влажные от пара, а в руках она держала свою шаль, в которой плакал новорожденный ребенок. Тоненький писк прорезал тишину, и Вениамин, стоявший у порога избы, вздрогнул.
– Марфа! – воскликнул он, подбегая к ней. – Что случилось? Почему ребенок плачет? Он протянул руки к ребенку, но Марфа лишь сжала шаль крепче, словно защищая кроху от всего мира.
– Иди в избу, – проговорила она, голос ее был тихим, почти безжизненным, и в нем звучала тревога, которую невозможно было скрыть. Вениамин замер, его взгляд устремился на Марфу. В ее глазах, обычно ясных и полных жизни, он видел глубокую печаль.
– А где Люда? – спросил он, голос его был хриплым от волнения. – И где второй ребенок? Марфа не ответила, лишь молча посмотрела на него. В ее глазах читалось такое отчаяние, что у Вениамина по спине пробежал холодок.
– Просто иди в дом, – повторила она, словно завороженная, и в голосе ее звучала умоляющая просьба. – Малышка замёрзнет, ты ж не хочешь, чтоб она простыла? Вениамин отрицательно покачал головой, но волнение не покидало его. Он взял у Марфы плачущего ребенка, прижал его к себе, и с тревогой глянул на повитуху.
– Что случилось, Марфа? – повторил он, и в его голосе звучал уже не только тревога, но и глубокое беспокойство.
– Иди в избу, – ответила она ему, и повернулась к бане.
Марфа попыталась открыть дверь, но она была заперта на засов.
– Людмила, открой! – закричала она, и в ее голосе звучала истерика. – Люда, не делай то, что не надо! Она стучала по двери, и от ее усилий она дрожала, словно живая. Но в ответ была лишь глухая тишина. Вениамин, уже не в состоянии держаться на месте, поспешил в избу, оставив Марфу с ее беспокойством и страхом.
“Что там произошло?” – пронеслось в его голове, и он сжал в руках плачущего ребенка, словно хотя бы это крохотное тело могло его успокоить.
В избе его встретила глубокая тишина. Свеча на столе дрожала, отбрасывая причудливые тени на стены. В воздухе висел едкий запах лекарств и чего-то еще, неприятного и непонятного. Вениамин осторожно положил ребенка на постель, и подошел к двери. Он прислушался, но снова услышал только тишину.
– Люда? – прошептал
Глава 4. Сила внутри.
Он потянул за ручку, но дверь оказалась заперта. “Что же там происходит?” – подумал он и попытался ее открыть сильнее. Но дверь не поддавалась. Вениамин попытался разобрать звуки, доносящиеся из-за двери, но не успел ничего разобрать. Он услышал только глухой стук сердца, бьющегося в груди.
В эту минуту в избу ворвалась Марфа. Ее лицо было бледным, как бумага, а губы сжаты в тонкой линии.
– Вениамин, – прошептала она, и ее голос дрожал. – Иди сюда, пожалуйста, быстрее! Она подошла к двери и вновь застучала по ней, словно хотя бы это могло ее открыть.
– Люда! – кричала она, и в ее голосе звучал уже не только страх, но и отчаяние.
Вениамин не медлил. Он подошел к двери и стал ее отпирать с всех сил. Ему казалось, что он никогда не видел Марфу такой испуганной. В ее глазах он увидел не только страх, но и какое-то глубокое отчаяние, которое было ему непонятно. Он сделал несколько усилий, и дверь с треском распахнулась.
Перед ним стояла Людмила, бледная как смерть, с волосами, распущенными по плечам, и с глазами, полными ужаса.
– Люда! – воскликнул Вениамин, и он не мог поверить своим глазам.
В ее руках она держала новорожденного ребенка, но он был не живым, а мертвым.
Люда, бледная как полотно, сидела на лавке, прижимая к себе бездыханное тельце своей дочери. Слёзы катились по её щекам, оставляя соленые дорожки на коже. Марфа, повитуха, мягко положила ей руку на плечо.
– Люда, – это не твоя вина, – начала Марфа, голос её был тихим и сочувствующим. – Мы сделали все, что могли.
Людмила лишь покачала головой, не в силах произнести ни слова. Она просто хотела побыть с ней одна, с этой маленькой бездыханной девочкой, которую так долго ждала.
– Хорошо, – сказала повитуха и, кивнув Вениамину, вышли из бани, закрыв за собой дверь.
Они направились в избу, оставив Люду одну в полумраке. Огарок свечи, единственный источник света, дрожал, отбрасывая причудливые тени на стены бани. Люда осталась одна с горем, которое давило на неё, как огромный камень. Она гладила по голову своей дочери, чувствуя её холодную кожу, и тихим, хриплым голосом бормотала:
– Мое солнышко, моя девочка, почему ты ушла?
Её золотистые волосы были такими мягкими, а ручки такими крошечными… Нет, она не могла её отдать. Она не могла смириться с потерей.
Внезапно, в глубине отчаяния, Люду осенило. Если бог отнял у нее ее дочь, то, может быть, другие силы смогут вернуть ее? Она взяла в руки почти догоревшую свечу, и, упав на колени, прошептала старинные слова, переданные ей еще от бабушки.
Она поднесла руку к пламени свечи, и, несмотря на невыносимую боль, держала её там. Слёзы катились по её лицу, смешиваясь с копотью.