Где твой дом?
Шрифт:
— Я бы очень хотела, — говорила она, — чтобы чувство долга было одним из законов вашей жизни. Но что касается совхоза, то мне больше хотелось бы, чтобы вы не в силу долга остались на родных полях, а в силу любви, в силу сердечной привязанности к своей земле…
«А что же у меня? — думала Женя, сдвинув свои черные мрачноватые брови. — Значит, ни чувства долга, ни привязанности?
Но почему же отец не сказал мне ничего, когда я посылала в институт документы? Ведь мы же все вместе решали это, всей семьей. Почему же он не возражал тогда?»
Женя глядела на отца. Он почувствовал ее взгляд, улыбнулся, кивнул ей. Женя тоже улыбнулась. Лицо ее просветлело.
Они
Ребят пригласили в президиум получать подарки.
Первым пошел Юра Шаликов, длинноногий, глазастый, слегка неуклюжий от застенчивости. Анна Федоровна поздравила Юру и преподнесла подарок — бритвенный прибор. Все засмеялись, захлопали — у Юры лицо было гладкое и лишь золотистый пушок чуть-чуть оттенял верхнюю губу.
— Отцу подаришь! — крикнули ему из публики.
— Что такое — отцу? — вступилась Анна Федоровна. — У него у самого усы пробиваются.
Юра, краснея, принял подарок, поблагодарил, вернулся на свое место.
Потом пошла Руфина. Она вместе со свидетельством получила флакон духов… Потом Клава Сухарева… Потом Катя… За ней — Шорников.
— Евгения Каштанова!
Женя вскочила, будто ее толкнули. Она никогда не была застенчивой, но сейчас чувствовала, что заливается румянцем и ноги у нее становятся ватными. «Что это со мной? Идти не могу… Теперь все думают — нескладная какая… Идет не идет…»
Но так Жене только казалось. Она шла легким шагом, чуть-чуть излишне торопясь. Поднимаясь на сцену, встретилась взглядом с Арсеньевым, его светло-серые глаза неотступно глядели на нее.
Женя не слышала, что сказала ей Анна Федоровна, не глядя, приняла подарок — толстую книгу в переплете с золотом — и поспешила на свое место.
«И он тоже… тоже так думает: «Все остаются, а Каштанова уезжает»… Но это мы еще посмотрим, Григорий Владимирович! Не спешите осуждать».
Потом началось веселье.
Маленькие школьники, смешные, как зайчата, сплясали «кукурузу». Выступил хоровой кружок, музыкальный… Клава Сухарева читала стихи. Руфа тоже прочитала стихи. Когда зазвучал с эстрады ее спокойный низкий голос, в зале все притихли. Женя, которая уже избавилась от своего смущения и сидела, перешептываясь то с одним, то с другим, тоже замолчала. Слова, которые так просто и спокойно произносила Руфа, заставили ее сразу забыть обо всем.
«Куплю любовь, куплю любовь!» — Иные говорят. Но где найдете вы того, кто вам продаст любовь… …Любовь, разлука — не товар, чтоб ими торговать. Уж если полюбил — навек, Расстался — навсегда!..Как это страшно — полюбить навек! А если тот, кого полюбил, не станет любить тебя?
«Расстался — навсегда»… Ну почему так безнадежно? Расстанешься, а потом и встретишься. Какие опасные это слова: «навек», «навсегда»…
А Руфа произнесла все это так, как будто иначе в жизни и быть не может. Впрочем, она такая. Именно такая. Полюбит — так навек. Расстанется — так навсегда. И, когда Руфа вернулась со сцены и села рядом,
— Руфа, ты самый, самый хороший человек!
…Позже, когда пожилые люди уже разошлись, в клубе начались танцы. Молодежь давно уже притопывала ногами — так хотелось поплясать. Стулья моментально были убраны из зала, и тотчас подал свой голос баян.
Женя выпрямилась, приосанилась, глаза горячо засветились из-под черных ресниц.
Вальс!
Тотчас, просеменив своим мелким шагом через весь зал, к ней подлетел младший зоотехник Пожаров. Пожаров считался первым танцором и, пожалуй, самым красивым среди молодых людей совхоза. В начищенных сапожках, всегда тщательно причесанный, черноглазый, брови дугой… Жене льстило его внимание. Ей нравилось танцевать с ним на клубных вечерах и чувствовать, как завидуют ей девчонки. Пожаров часто провожал ее из клуба до дому. Это тоже тешило ее тщеславие. Она уже привыкла к тому, что Пожаров неизменно и не скрывая своей симпатии отдает ей предпочтение перед подругами. Настолько не скрывая, что даже мать Жени стала замечать это, и, кажется, это ей нравилось.
— Прекрасный молодой человек, — не раз говорила она как бы между прочим, — воспитанный, вежливый, специальность имеет… И Савелий Петрович им доволен.
Женя усмехалась про себя — ох, как хотела бы мама поскорее выдать ее замуж! Сама она вышла семнадцати лет и теперь с тревогой подсчитывала, что Жене уже девятнадцатый. Почти старая дева!
Женя знала об этой тревоге — и смеялась. Замуж! Может, и правда она когда-нибудь выйдет замуж. Но не за Пожарова! С Пожаровым можно потанцевать, поболтать, возвращаясь с танцев… А замуж можно выйти только за того, кого очень-очень полюбишь. Так полюбишь, что и жить без него не сможешь…
Впрочем, как знать? Может, она и Пожарова вдруг возьмет да когда-нибудь и полюбит! Вон он какой красивый, какие блестящие у него глаза, будто все лампочки, что есть в зале, отразились в них.
Пожаров улыбнулся, показав два ряда крепких белых зубов.
— Прошу… — начал было он.
И вдруг произошла удивительная вещь: к Жене стремительно подошел Арсеньев.
— Первый вальс со мной, обязательно со мной! — сказал он как-то излишне горячо и торопливо.
Пожаров опешил и с минуту стоял и смотрел, как Женя, вся внезапно вспыхнув, шагнула к Арсеньеву. Арсеньев бережно повел ее в танце, и они, кружась, уходили все дальше и дальше в глубину зала. Внезапно опомнившись и подозрительно оглянувшись кругом — не заметил ли кто? — Пожаров подхватил долговязую Клаву Сухареву, даже не спросив, хочет ли она танцевать. Худенькая, веснушчатая Клава сразу похорошела, ее узкие, бесцветные глаза заблестели, и она не столько следила за ритмом, сколько старалась разглядеть — видят ли подруги, с кем она танцует.
Баян раздумчиво выводил мелодию, гитары вторили ему. Пары кружились по залу, сталкивались, расходились, развевались белые и пестрые платья, мелькали разрумянившиеся молодые лица…
Женя всегда танцевала с наслаждением. Обычно ей было все равно, с кем она танцует — с Пожаровым, с Юркой Шаликовым или с Руфой. Она ничего не видела и не слышала вокруг, словно летела куда-то, — только музыка и движенье, музыка и движенье…
Совсем иначе было сегодня. Женя чувствовала себя робкой, скованной. Она старалась танцевать как можно лучше и танцевала плохо, как никогда. Уверенная рука Арсеньева вела ее и не отпускала, и Женя не могла понять, почему она так волнуется. Ей хотелось, чтобы поскорей кончился этот трудный танец, и в то же время она боялась, что он окончится и Григорий Владимирович оставит ее.