Где твой дом?
Шрифт:
Оставив Никанора Васильевича на птичнике, Каштанов бросился к машине. Всю дорогу он ворчал и ругался:
— О кормах и то не позаботилась. Привыкла, что люди за нее думают. Аспергилёз развела. А? Позор!.. К Колокольцевой заедем, — хмуро сказал он шоферу, — посмотрим, как там… что за «маяки».
— Да уж правда, носимся мы много с этой Верой, — подхватил шофер. — Первую птицу — ей. Все условия — ей. А вот ты попробуй, как все люди — и хорошая тут, скажем к примеру, утка, и плохая. А ведь другие, конечно, и обижаются. С них тоже
Савелий Петрович хмуро молчал. Он никак не мог пережить удара, полученного от Веры. Как могло случиться? Кто недосмотрел, кто упустил?
Хотелось кого-то обвинить, с кого-то потребовать ответа. Но — он понимал — все его обвинения бумерангом обращались прежде всего на него самого. Отправил Никанора Васильевича на курсы повышения квалификации — не надо было отпускать. Понадеялся на Пожарова — не надо было надеяться: он еще молодой работник. Занялся осушением болота — не надо было только этим заниматься целый месяц, так что даже и к Вере заглянуть было некогда.
Но Вера-то, Вера! Что с ней-то сделалось? Почему она молчала, почему не била тревогу, не звала на помощь? Ведь ей-то он больше, чем себе, доверял. А она что? Покатилось дело под гору, а она, вместо того чтобы зубы сжать, да упереться, да подставить горб, чтобы воз не упал, махнула на все рукой — пускай катится. Разве так настоящие работники делают?!
В эту минуту, а может, и не только в эту, Каштанов никак не мог представить себе, что Вера не только работница, но и человек, что у нее могут быть не только срывы в работе, но и сердечные печали, когда не хватает ни физических, ни душевных сил противостоять неудачам и руки опускаются. И если не подоспеет никто в эту тяжелую минуту, не поможет, не подставит свое плечо, чтобы дать передохнуть человеку, то воз и покатится под гору, как покатился он у Веры.
«Много на себя взяла! — бранился он про себя. — «Я» да «я»! «Фотографируйте меня с утками»! Мания величия одолела. Медаль получила и думает, можно не работать…»
Девчонки — Руфа и Аня Горкина, — дежурившие на птичнике, всполошились, увидев директорскую машину. Аня замерла у корморезки с охапкой зелени в руках. Но Руфа тотчас овладела собой и вышла навстречу директору, незаметно окинув взглядом свой утиный участок.
Тишина, полуденное сияние озера, мирное лепетанье уток, белизна утиного стада, заполнившего берег, девчушка с русыми косами в голубом аккуратном комбинезончике, спокойно вышедшая ему навстречу, — все это немного смирило возмущенную душу Каштанова. Сверкнув глазами по сторонам — здесь Женя или нет? — Савелий Петрович, приподняв кепку, поздоровался с Руфой.
— Как дела у вас? — спросил он и тотчас отметил про себя, что ему и в голову не пришло сказать Руфе «ты», хотя она ему в дочери годится.
—
— Тот отход не считается. — Савелий Петрович неспешно направился к берегу. — Покажите мне своих белобоких. Они, кажется, и в самом деле у вас белобокие.
Руфа чуть-чуть порозовела:
— А как же, Савелий Петрович! Они и должны быть белобокими.
— Не всегда так бывает… Как с кормами?
— До новых утят хватит.
— А комбикорм?
— И комбикорма хватит.
— Вам, что же, отдельно комбикорма привезли?
— Да нет, не привозили… — Руфа зарумянилась еще больше, — мы сами на завод съездили. Попросили. Как услышали, что завод на ремонт остановить собираются, так скорей и поехали.
— Пожаров, что ли, помог?
— Нет, мы сами…
— Где же вы машину взяли? Наши-то в разгоне были. Да и не помню, чтобы я вам машину давал.
— А мы в райкоме комсомола попросили. Наши все заняты были — тогда я в райком поехала, ребята помогли.
Савелий Петрович искоса взглянул на нее.
— Оперативно. Вы поехали, а как же птичник? Оставили на кого?
— Как — на кого? — удивилась Руфа, — Нас же шесть человек. Кто хотите остаться может.
— А корм а?
— Так что ж? И корм акаждая из нас может составить. У нас незаменимых нет.
Савелий Петрович усмехнулся, покачал головой:
— Видно, мне у вас, Руфа, придется поучиться организации дела. У меня вот так не выходит.
Под навесом затарахтела корморезка — Аня Горкина пришла в себя и взялась за работу. Утки понемногу вылезали из воды и медленно, вперевалку, начинали подвигаться к кормушкам. Некоторые уже стояли у кормушек и, вытянув шеи, негромко спрашивали, когда им дадут поесть.
— Сейчас, сейчас, — ответила им Руфа, — видите, товарищ директор приехал.
— У вас общий язык, как я посмотрю. — Савелий Петрович не удержался от улыбки.
— А как же, — серьезно ответила Руфа, — они все понимают.
Эта девчушка ему положительно нравилась. И что же, в конце концов, сердиться на нее? Женя сама не маленькая, и если решила остаться на птичнике, то смешно винить в этом Руфу.
— Скоро сдавать будете?
Руфа тревожно встрепенулась:
— Как — сдавать? Куда?
— Как это — куда? Ведь им около месяца, насколько я понимаю?
— Через два дня месяц, — все так же тревожно насторожившись, ответила Руфа, — только зачем же нам их сдавать? Кому?
— Кому? Вере… Впрочем, у нее свои… — Директор поморщился, вспомнив о Вере и об ее утках. — Сейчас Поля бригаду собрала. Вот ей и передадите.
Руфа упрямо покачала головой.
— Нет. Мы никому их не отдадим. Мы их до конца растить будем.