Гэм
Шрифт:
Под вечер Гэм и Сежур отправились на прием во дворец султана. Через сады с цветочными клумбами, мимо бассейнов, где обычно купались султанские жены, они добрались до дворцовой террасы, возле которой стояли два слона, которые вдруг подняли хоботы и оглушительно затрубили. Множество яванцев высыпали из дворца и пали ниц. Важный церемониймейстер провел гостей в зал со стенами, затянутыми яркими индийскими тканями. По краю теснились яванцы в праздничных нарядах — ярко-красных штанах и зеленых или белых куртках. Несчетные принцы, присев на корточки и согнувшись в низком поклоне, скользили по плиточному полу к трону султана, скрытому за бисерным занавесом.
Следом за церемониймейстером Гэм и Сежур прошли к султану, который тотчас узнал Сежура и, раздвинув бисерные нити, оживленно с ним заговорил. Лицо у султана было
Султанские жены почти все были родом из провинции Преангер. Хрупкие, меланхолически грациозные, с прекрасными глазами ланей. Гэм впервые видела кожу такого теплого золотистого оттенка.
В чистых денниках султанских конюшен, которыми управлял седобородый немец, стояли австралийские вороные и роскошные соловые жеребцы. Во внутренних двориках кратона играли чумазые ребятишки. Прислоненные к стене зелено-золотые почетные зонтики свидетельствовали об их королевском происхождении. По соседству от детей слонялись жующие бетель слуги.
Ночь настала быстро. Точно остров света, сиял во тьме сада дворцовый зал. Придворные сидели на корточках, прямо на выложенном плиткой полу. Только султан гордо восседал на троне. Но вот в размеренных дерзких ритмах древнего танца воинов вступил гамелан.
В зал медленно вошли танцовщицы. Обнаженные до пояса, лишь с узенькой золотой повязкой на груди. Роскошные бедра обтянуты персиковыми и изумрудными шелками. Под туго натянутой тонкой тканью каждое движение было немыслимо соблазнительным.
Девушки исполнили сцену из героического эпоса и танец масок — топенг. Потом музыка изменилась, гамелан заиграл тише, мягче. Гэм вся обратилась в слух. Печальные звуки медных тимпанов, глухая дробь барабанов, аккорды сионгов и арф, рыдающий напев каких-то незнакомых инструментов, похожих на цитры и скрипки. Мелодия была исполнена такой сладостной певучести, что казалось, странная эта музыка рождается не под пальцами двух десятков туземцев, а просто каплет откуда-то из ночи, из благоуханных садов, с темного звездного неба, изливаясь в трепетную меланхолию замирающих созвучий. Когда почти все инструменты умолкали и внезапно обозначалась синкопированная, дрожащая, живая мелодия, а потом тихо вступали гудящие, словно пчелиный улей, гонги, звонко откликались медные тимпаны, рассыпалась серебряными арпеджио арфа и на фоне этого вихря то взлетали, то опадали голоса струнных, — ты будто внимал концерту самой южной ночи, пробужденной музыке сфер с ее серафимской песнью.
Султан встал и вместе с тремя стройными танцовщицами-бедайо исполнил лирическую импровизацию. Широко раскинув руки, точно порхающие бабочки, девушки мягко кружили подле него. Мало-помалу движение замедлялось, успокаивалось, шаги становились все мельче, пока танцовщицы наконец не замерли на цыпочках, чуть вздрагивая и покачиваясь. Но все чувство, вся выразительность сосредоточились в запрокинутых лицах и руках. Ладони ожили, руки, словно цветущие ветви на ветру, со змеиной грацией выписывали плавные круги и спирали, пальцы неуловимо играли, танцевали одни только руки — одни только запястья, красивые узкие ладони и пальцы, только в них струилась выразительность, тогда как тело было недвижно.
Гамелан звенел, как потонувший в море колокол, — звуки были совершенно неземные, словно тихая смутная греза. И точно яркие, причудливые сказочные существа — не то растения, не то животные, — точно морские цветы в глубинах, двигались танцовщицы и султан в едва уловимом текучем ритме — сплетение света, красок, женщин и звуков.
На обратном пути Гэм и Сежур молчали. Вернувшись в голландский дом, они еще некоторое время посидели с хозяевами под пологом серых воздушных корней священного дерева варинг. Разговор шел о диковинных уловках влюбленных яванок: они наматывают волос любимого на кусочек кости от тигриного черепа и носят с собой до тех пор, пока волос не соскочит, — тогда мужчина, считай, у них в сетях. Голландец рассказывал о белых, которые снова и снова поневоле возвращались к своим цветным женам — никакое сопротивление не помогало. Гэм почти не участвовала в разговоре… Когда собеседники ненадолго умолкали,
В десять часов вечера французский пароход отплыл в Гонконг и взял курс на Жемчужную реку. Стоя на второй палубе, Гэм любовалась морем огней в гавани. Будто светящиеся ночные мотыльки, тысячи сампанов шныряли по воде, кружили вокруг судов. Длинные гирлянды их фонариков парили над волнами. Чуть поодаль ярко горели разноцветные топовые огни бесчисленных парусников, пароходов и военных кораблей. Еще дальше сияли три полностью освещенных пассажирских лайнера. Вдоль берега тянулись по набережной неподвижные цепочки электрических фонарей, а между ними плыли фонарики рикш и снопы автомобильных фар. На заднем плане темнел силуэт Прака — европейские домики, словно мерцающие ласточкины гнезда. Сиротливо и зыбко витал в ночи весь этот свет, а ночь казалась жуткой, разверстой бездной, которая намного сильнее всего и вся. Придет время, и грянет взрыв, и потоки тьмы ринутся вверх и поглотят беззащитные венцы огней.
Среди ватно-белесых красок раннего утра высились позлащенные солнцем башни белого католического собора. На реке пыхтели колесные пароходы, паровые буксиры тянули вниз по течению китайские джонки, битком набитые оживленными, шумными пассажирами. Рыбаки выбирали сети с ночным уловом и снимались с якоря, чтобы доставить на рынок свой товар. Потом вокруг опять появилось множество сампанов.
Казалось, огромные полчища человеческих грызунов соорудили себе эти жилища из бамбукового плавника. Нос и корма у сампана были крытые, там располагались комнаты, середина — единственное место, где обитатели могли выпрямиться во весь рост, — крыши не имела. И все лодки кишмя кишели народом. Желтые лица глядели изо всех комнат, с паучьей деловитостью люди копошились на открытом пространстве, ловко переползали друг через друга, словно руки и ноги у них имели куда больше суставов, чем у других человеческих рас. Дети, привязанные веревками — на всякий случай, чтобы не упали в воду! — возились среди взрослых; грязные кудлатые собаки, лежа на круглых кровлях, перебрехивались с лодки на лодку, тут же рядом, на краешке борта, восседали кошки, не обошлось в этом сумбуре и без кур, которые прилежно склевывали нечаянные зернышки.
Прямо у себя под ногами Гэм увидела на сампане наседку с целым выводком пушистых цыплят, — кудахча и размахивая крыльями, она бесстрашно искала корм для своих малышей.
С помощью длинных шестов эти лодки передвигались в разных направлениях. На палубе горели костерки очагов, на которых готовили еду. В других сампанах торговцы раскладывали и расхваливали свой товар. Воздух полнился звонкими гортанными криками, которые летали от лодки к лодке. Порой какой-нибудь пароход устраивал мимоходом изрядную качку, и тогда целые кварталы плавучего города разражались отчаянной бранью, перекошенные от злости лица изрыгали проклятия, тощие руки грозили кулаками, а утреннее солнце бросало трепетные золотые блики на воду, на коричневые лодки, в крохотные комнатушки, где ярко взблескивали домашние алтари и пестрые безделушки. Мало-помалу плотное скопление лодок рассыпалось, сампаны кружили подле парохода, пытались плыть рядом — гибкие фигуры с кошачьей ловкостью взбирались на борт, предлагая внаем свои лодки, которые меж тем наперегонки мчались к месту якорной стоянки: весла трещали и ломались, неизбежная сутолока, оглушительные крики — женщины-рулевые визгливо осыпали друг друга бранью, друзья-приятели подначивали их ободряющими возгласами, пока голоса не срывались на хрип, — чудовищный галдеж.
— Это Азия, — сказал Сежур, обращаясь к Гэм.
Синие и покрытые золотым лаком деревянные таблички с надписями висели по стенам домов. На прилавках шелкоделов соблазнительно поблескивали табачные и сизые рулоны шелка. Тут же рядом стояли ткацкие станки, и мальчишки-подростки, нажимая ногой на ремизку, ловко перебрасывали челнок. Другие улочки были царством золотых и серебряных дел мастеров, резчиков по слоновой кости. Ремесленники прилежно и терпеливо создавали роскошную тончайшую филигрань. Молодые женщины трудились над синими украшениями, старики с немыслимой осторожностью прикасались узкими резцами к слоновой кости, превращая ее в ажурное чудо. Курительные свечи тлели у табличек с именами предков и перед маленькими буддами на углах домов.