Генерал Алексеев

Цветков Василий Жанович

4. Перипетии взаимоотношений с «общественностью». «Теория заговора» и «ответственное министерство»

«Нерасторопность» правительственных чиновников в деле снабжения армии утверждала Алексеева в мысли о возможном расширении сотрудничества с «общественными кругами». Именно на этой почве и произошли столь неоднозначно оцениваемые до сих пор его контакты с деятелями Земско-Городского союза и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Одним из наиболее активных представителей «общественности» был Л.И. Гучков, уже знакомый Алексееву но периоду работы в ГУГШ и позднее — по времени командования Северо-Западным фронтом.

Михаилу Васильевичу, как кадровому военному, конечно, всегда была ближе и понятнее своя профессиональная среда. Он достаточно четко разделял полномочия и компетенции военных, штатских и придворных чинов, а также «деятелей общественности». Но в условиях тяжелейшей войны, по его убеждению, самым важным становился лозунг

«Все — для фронта, все — для победы». Поэтому столь остро переживались им малейшие сбои в снабжении действующей армии, в работе министерств и ведомств, обязанных обеспечить войска всем необходимым. В Ставке Алексеев, как и в должности Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, продолжал настаивать на необходимости увеличенного снабжения фронта боеприпасами. Он ранее многих других военачальников начала XX века смог понять, что идущая мировая война выигрывается не только в результате талантливо разработанных операций или красиво составленных планов сражений. Современная война — это «битва экономик», «война ресурсов». Это столкновение политического, социального, идеологического потенциалов, требующее максимального напряжения всех внутренних сил государства.

Саму но себе идею сотрудничества власти и общества в общенародном деле победы над врагом во Второй Отечественной войне нельзя не признать позитивной. Действительно, правительственным структурам не хватало подчас оперативности в налаживании снабжения армии. «Общественная инициатива», направленная на поддержку фронта, осуществлялась, в частности, через посредство Военно-морской комиссии Государственной думы, члены которой (Л. Шингарев, В.В. Шульгин, Н.B. Савич, Н.Е. Марков 2-й и др.) входили в состав созданного Особого совещания для обсуждения мероприятий по обороне государства. Б практику вошли совместные заседания членов Государственной думы, Государственного совета и Совета министров но обсуждению вопросов производства военной техники и боеприпасов.

Алексеев, находясь в должности Наштаверха, не мог не привлекать внимания «общественности», особенно тех, кто считал своим долгом добиваться не только выполнения важных военных заказов, но и добиваться при этом определенных политических уступок. Одним из таких деятелей был активный деятель кадетской партии, член Союза городов, московский городской голова М.В. Челноков. Лемке приводил весьма интересные характеристики отношения кадетской партии к известным генералам. В его дневнике отмечалось, что в конце 1915 г. «члены Государственной думы М.В. Челноков и А.И. Шингарев хотели приехать к Алексееву для общей беседы, но потом передумали, зная, что это будет истолковано не в его пользу. Кадеты спят и видят, как войти в связь с начальником штаба. Хочется им окружить Алексеева своими нутами и сделать его орудием своих длинных, но немощных рук. И я думаю, что они могут иметь некоторые шансы, потому что начальник штаба начинает, кажется, понимать сладость самодержавия, ну а дальше конституционализма его, конечно, не выбросит. Рузский очень популярен в Петербурге, гораздо больше Иванова; он тонко сумел разбросать мелкую интригу в сознании общества и возвысить себя как талантливого и смелого полководца. Когда говоришь о нем правду, видишь, что люди не совсем верят и, во всяком случае, очень поражаются. Об Алексееве все говорят хорошо, и многие вполне оценивают его исключительную страдальческую роль. О непрочности его положения говорят почти все». В январе 1916 г. в Ставке проходило продовольственное совещание, в котором принимал участие Челноков, вручивший Алексееву приветствие от городской думы. Известный сахарозаводчик Терещенко «очень хвалил генерала Крымова, а Алексеева считал единственным человеком в верхах армии».

Но сам Алексеев отнюдь не стремился к сближению с общественностью настолько, чтобы добиваться от нее решения каких-либо иных задач, кроме военных. При всем том, что о работе Земского и Городского союзов в целом генерал «высказывался с совершенной похвалой и доброжелательностью», раздражение Михаила Васильевича вызывало «засилье евреев» в этих структурах. Главе Земгора князю Г.Е. Львову он прямо писал, что «надо уменьшить число евреев за счет увеличения числа русских», а 19 марта 1916 г. написал характерную резолюцию на одном из документов: «Пора прекратить на пагубу дела и интересов России земскому и городскому союзам давать места в своих организациях евреям, ибо дело окончится тем, что придется властно выслать их всех из пределов театра войны».

Показательно также и отношение Алексеева к «свободе слова» в условиях военных действий. В декабре 1915 г. Алексеев снова возвращался к вопросу о необходимости «нравственного воздействия на печать» с целью обращения ее «в мощную союзницу» власти. Генерал писал о сотрудничестве с правительством, с Министерством внутренних дел, в частности в области разработки Временного положения о военной цензуре. Генерал не исключал привлечения к работе гражданских цензоров, но требовал обязательного оповещения Ставки о «тех вопросах, которые признаются по общеполитическим соображениям подлежащими изъятию со страниц печати». Поскольку по тогдашним правилам изъятые

из публикации материалы не заменялись другими и на их месте «красовались» пустоты, то в Ставке относились к этому довольно настороженно. Алексеев специально телеграфировал об этом в штаб Северного фронта (в чьем ведении состояли цензурные полномочия). Считалось, что «белые места» в газетах «производят неприятное впечатление на общество, думающее, что от него что-то скрывается; этим пользуется противник для наглядного указания на стеснения нашей прессы; они возбуждают в обществе волнение и даже возбуждение против цензурных учреждений». Правительство и «общественность» должны были работать дружно, общими усилиями приближать победу над врагом, ради которой следовало отречься от сиюминутных политических соображений.

Алексеев правомерно усматривал во многих политических проблемах «немецкое влияние», в частности, это касалось распространения т.н. «писем из плена». В циркулярном письме Лемке от 12 февраля 1916 г. Михаил Васильевич призывал к сотрудничеству печать, Думу и духовенство в общем деле «борьбы с немецким влиянием»: «От пленных уроженцев (якобы) Саратовской губернии на родине получают письма, что в немецком плену им живется очень хорошо… Нельзя ли начать распространение брошюр в народе, обратиться к печати с просьбой помочь народу раскрыть правду и вести борьбу с провокацией. Чем дешевле номера газет, тем полезнее помешать в них статьи. Просить также председателя Думы, не сочтет ли он возможным помочь путем думских речей разрушить хитро сплетенную паутину лжи для уловления наших дураков. Написать обер-прокурору Святейшего Синода. Дело духовенства горячими проповедями говорить об этом: о позоре и грехе плена, о лжи, распускаемой немцами, сказать истинное слово».

И все же многие представители этой «общественности», к сожалению, не упускали случая доказать явные преимущества работы структур ЦВПК и Земгора перед правительственными структурами, продемонстрировать гораздо большую степень своих «патриотических усилий» перед «бездеятельностью» чиновников. Особенно отличалось этим поведение Гучкова. В своем честолюбивом стремлении к политическому лидерству он не останавливался подчас перед крайне резкой критикой действий власти.

Осенью 1916 г. широкое распространение получили машинописные копии письма Гучкова Алексееву, датированного 15 августа 1916 г. В нем Гучков в резкой форме отзывался о деятельности правительства, обвиняя конкретных министров и при этом отмечая успехи военной стратегии самого Алексеева, намеренно противопоставляя фронт тылу, генерала — министрам, подчеркивая заслуги Ставки: «Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и Ваш доблестный фронт, и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью. Ведь нельзя же ожидать исправных путей сообщения в заведывании г. Трепова, хорошей работы нашей промышленности на попечении кн. Шаховского, процветания нашего сельского хозяйства и правильной постановки продовольственного дела в руках гр. Бобринского. А если Вы подумаете, что вся власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового предателя, то готового предать, что в руках этого человека ход дипломатических сношений в настоящем и исход мирных переговоров в будущем — а следовательно, и вся наша будущность, — то Вы поймете, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога за судьбу нашей Родины охватила и общественную мысль, и народные настроения.

Мы в тылу бессильны, или почти бессильны, бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоостры и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны — надвигается потоп, и жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм мерами, которыми ограждают себя от проливного дождя: надевают галоши и открывают зонтик.

Можете ли Вы что-нибудь сделать? Не знаю. Но будьте уверены, что наша отвратительная политика (включая и нашу отвратительную дипломатию) грозит пресечь линии Вашей хорошей стратегии в настоящем и окончательно исказить ее плоды в будущем. История, и в частности наша, отечественная, знает тому немало грозных примеров».

Эмоциональные предположения и составляют, собственно, содержание этого — единственного, причем безответного — письма Гучкова Алексееву. Правда, в воспоминаниях князя В.Л. Оболенского говорилось о «переписке с генералом Алексеевым», о «целой кипе мелко исписанных писем», которую сразу же после похорон своего сына, находясь в крайне взволнованном состоянии, показал ему из ящика письменного стола Гучков. Эта мифическая «кипа писем» под пером не в меру впечатлительных эмигрантских и современных российских исторических публицистов, пишущих на темы революции 1917 г., превратилась в некое неоспоримое свидетельство якобы «теснейших контактов» Алексеева с оппозицией. Однако никаких следов «кипы», за исключением вышеприведенного косвенного упоминания, до сих пор не обнаружено.