Генерал армии мертвых
Шрифт:
— Во всех солдатских дневниках есть что-то общее, — сказал священник.
— Это естественно, раз их пишут люди, одетые в форму. И тем не менее по своей сути они совершенно разные. Вы помните первый найденный нами дневник? Какой боевой дух! В каждой строчке чувствовалась рука и душа солдата.
Священник кивнул.
— Конечно, и там попадались недостойные места, но в целом преобладал воинственный дух.
— Когда я говорю, что в них есть что-то общее, я имею в виду форму, — сказал священник. — Конечно, солдатские
— Это вы хорошо сказали. Смерть — вот что их всех объединяет.
— Только этот несчастный, вместо того чтобы с честью погибнуть в бою, докатился до того, что его расстреляли как дезертира, — сказал священник.
— Вы прочитали, что он написал там о воде? — спросил генерал.
Священник кивнул.
— Он думал, что вода принесет ему спасение, а там его ждала смерть.
— От божьей кары не скроешься.
Генерал закурил.
Шофер нажал на клаксон. Дорогу переходило большое стадо овец. Два чабана длинными посохами пытались разделить стадо надвое, чтобы дать машине проехать.
— Спускаются на зимние пастбища, — сказал священник.
Генерал разглядывал высоких пастухов, одетых в длинные черные плащи с капюшонами.
— Вы помните тех двух лейтенантов, которые опустились до того, что пасли овец в албанском селе? Из какой дивизии они были? По-моему, из горных стрелков.
— Не припоминаю, — сказал священник.
— Странная метаморфоза произошла с нашей армией в Албании, — продолжал генерал. — Или, точнее, постыдная.
— Вы имеете в виду военных, которые ради куска хлеба работали у албанцев батраками?
— Да. После нашей капитуляции это приняло просто массовый характер. Я видел один документ в Генеральном штабе. Даже не верится!
— Действительно, происходили забавные вещи, — сказал священник.
— Сколько раз мы и сами уже с такими случаями сталкивались. Сколько раз нам приходилось краснеть от стыда, когда мы слышали, что наши вояки стирали белье или сторожили кур у албанских крестьян.
Священник кивнул.
— Вы сказали, случались забавные вещи, но ведь это совсем не забавно, это, скорее, прискорбно.
— На войне трудно отделить смешное от трагического, а героическое от прискорбного.
— Кое-кто пытается это оправдывать, — продолжал генерал. — Они хотят оправдать наших солдат, оказавшихся блокированными здесь после капитуляции. Порты закрыты, судов не было. Что им было делать, этим несчастным? В конце концов, должны они были что-то есть? Ладно, на кусок хлеба заработай, но честь своей страны не марай, — возмущался генерал. — Офицер великой армии, пусть даже и побежденной, соглашается стеречь кур!
— Многие из них начали с того, что продали оружие, — сказал священник. — Они его продавали или обменивали на пару пудов кукурузы или на мешок фасоли.
— Ведь
— Да, меня здесь не было, — сказал священник, — но мне рассказывали. Мне рассказывали, что револьвер меняли на кусок хлеба и стакан вина, потому что албанцам револьверы не нравились, они больше ценили винтовки. У винтовок цена была намного выше, за нее можно было получить мешок муки. А пулеметы, автоматы и гранаты солдаты отдавали почти даром — за яйцо, за пару драных опингов, за две головки лука или в лучшем случае за полкило творога.
— Боже мой, — воскликнул генерал.
Священник хотел продолжить, но генерал вновь прервал его:
— Поэтому албанцы над нами издеваются. Вы помните, как меня оскорбил этот пастух или мельник?
— Винтовка для албанца — это все. Для них просто немыслимо продать винтовку и уж тем более обменять на кусок хлеба.
— А тяжелое вооружение? — спросил генерал.
— Тяжелое вооружение практической ценности не имело, если только не попадало в руки партизан. Миномет можно было обменять на курицу.
— Боже мой, — повторил генерал. — Значит, в Албании после нашей капитуляции была настоящая ярмарка оружия?
— Это верно, — подтвердил священник, — настоящая ярмарка. У албанцев всегда была тяга к оружию. А тем более во время войны. Мне кажется, о подобном базаре веками мечтали их предки.
— Говорят, они купили или обменяли на продукты питания около десяти тысяч винтовок.
— Может быть, даже больше.
— Это действительно было нелепой пародией на войну, — сказал генерал.
— В тот год в Албании резко увеличилось количество несчастных случаев, — продолжал священник. — Дети играли с оружием и, поссорившись, нередко пускали в ход гранаты.
Генерал покачал головой.
— А бывало и так, днем повздорят соседские бабы из-за какой-нибудь ерунды, а ночью из окна или с чердака уже строчит пулемет и начинается настоящее побоище.
— Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал генерал.
— Ничуть. Это был какой-то психоз, — продолжал священник. — Албанцы были как пьяные — все их древние воинские инстинкты проснулись, они стали агрессивны как никогда.
— Может быть, потому, что во время войны они сильно пострадали? — сказал генерал. — Так бывает со львами, когда в них попадет первая пуля. Я это знаю, собственными глазами видел в Африке.
Священник хотел что-то сказать, но генерал перебил его.
— К тому же албанцы тогда, похоже, готовились к новым войнам, — сказал он. — Соседи могли напасть на них в любой момент.
— Албанцы всегда готовы к войне, — сказал священник.
— Одного я только не могу понять, — сказал генерал. — Почему они не расправились с нашими солдатами после капитуляции? Даже наоборот — они защищали их от наших бывших союзников, которые расстреливали их на месте. Вы помните?