Генерал де Голль
Шрифт:
Но с самого начала де Голль решил, что не может быть и речи о какой-либо односторонней ориентации. Главное — сохранить полную независимость своей политики по отношению к любому партнеру, особенно если это партнер очень сильный. Генерал считал внешнеполитическую независимость более важным фактором политики величия, чем даже число дивизий, количество выплавлен-ной стали или сумма валютных запасов. Свою независимую ориентацию де Голль счел необходимым утвердить публично, выступая 22 ноября на заседании консультативной ассамблеи. Плодотворное единство Европы, сказал он, должно ориентироваться одновременно на три полюса: Москву, Лондон и Париж.
К этому времени вопрос о поездке в Москву был уже согласован по дипломатическим каналам. Советское правительство пошло навстречу пожеланиям
24 ноября де Голль в сопровождении министра иностранных дел Бидо, генерала Жуэна, Палевского и Дежана вылетел в Советский Союз. После посадки в Каире и Тегеране 26 ноября он прибыл в Баку, где его официально встретили советские власти. Генералу были оказаны подобающие воинские почести. Принимая рапорт почетного караула и обходя его строй, де Голль пришел в восторг от вида советских солдат. За две недели пребывания в нашей стране де Голлю показали многое. Он видел трагическое величие развалин Сталинграда и прелесть прославленного русского балета, мощные промышленные предприятия и научные институты, необъятные русские просторы и сказочную архитектуру Кремля. Но самое сильное впечатление произвели на него солдаты. Он восторгался их выучкой, здоровьем, спокойным мужеством, тщательно описывая впоследствии облик подразделений, выставленных в почетный караул для встречи французского гостя. В его словах ощущается нечто вроде восхищенной зависти, когда он взволнованно заключает: «Да, это была она — вечная русская армия».
В его впечатлениях от посещения нашей страны, в суждениях и оценках, как всегда, проявились особенности его мировоззрения. Хотя он и признавал, что Октябрьская революция, Советская власть создали новую, Могущественную Россию, он воспринимал ее как извечную святую матушку Русь. В его представлении встречались вечная Франция и вечная Россия, вне идеологий и социальных различий. Конечно, такой подход был весьма далек от научного понимания ситуации. Но, отодвигая в тот момент противоположность общественно-политического строя этих стран, не облегчал ли он тем самым налаживание сотрудничества Франции и СССР?
2 декабря французская делегация прибыла поездом в Москву, и в тот же день де Голля принял Сталин. Генерал уже имел немалый опыт переговоров с крупными политическими деятелями, с такими как Черчилль или Рузвельт. Теперь он встретился с еще одним, притом наиболее своеобразным представителем великой тройки. Де Голль давно владел искусством крайне ответственного диалога. Он считал, что говорить надо как можно меньше и что молчание дает больше психологических преимуществ, чем многословие. Обычно де Голль давал партнеру возможность говорить, а сам высказывался очень скупо, в заранее рассчитанный момент, когда слова приобретают особый вес и значительность. Но в данном случае оказалось, что Сталин в еще большей степени обладает искусством непроницаемого молчания. Протокольные записи бесед свидетельствуют, что де Голль на этот раз говорил значительно больше своего собеседника.
«В течение приблизительно 15 часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, — писал де Голль, — я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».
Уверенность де Голля в том, что он понял суть политики Сталина, не кажется, однако, столь уж бесспорной. Во всяком случае, он понял ее довольно своеобразно. Но он безусловно верно почувствовал и оценил, насколько твердо Сталин защищал государственные интересы Советского Союза.
На переговорах в Москве де Голль прежде всего поставил вопрос о заключении франко-советского договора. Мысли де Голля о пагубном последствии для Франции отсутствия союза с СССР, о том, что обе страны имеют общие интересы в Европе, встретили полное понимание Сталина. Собственно, даже проекты текстов договоров, которыми обменялись стороны,
Самую горячую заинтересованность французы проявили в вопросе о Германии: их стремления навсегда сделать невозможной германскую агрессию совпадали с намерениями советской стороны. Но обнаружились различия в методах. Советский Союз считал необходимым осуществить полную демилитаризацию Германии и до конца искоренить фашизм и милитаризм. Де Голль же настаивал главным образом на отделении от Германии Рура, Рейнской и Саарской областей, на передаче Франции левого берега Рейна и на превращении единого германского государства в федеральную систему отдельных небольших государств. Сталин, не вдаваясь в дискуссию по существу, заявил, что эти вопросы невозможно решить без участия США и Англии, и де Голлю пришлось с этим согласиться.
Камнем преткновения, однако, оказался вопрос о Польше. В это время существовало польское эмигрантское правительство в Лондоне, занимавшее антисоветскую позицию, и Польский комитет национального освобождения, созданный патриотами в самой освобожденной Польше. Сталин предложил де Голлю признать этот комитет, чтобы тем самым способствовать созданию дружественной Советскому Союзу Польши. Поскольку советская сторона пошла навстречу Франции в вопросе о договоре, естественно было бы ожидать взаимного жеста доброй воли. Однако де Голль заявил, что он не может признать Люблинский комитет, ибо польское правительство должно быть создано только путем выборов после освобождения страны. Иначе говоря, де Голль занял в отношении Польши абсолютно такую же позицию, какую Рузвельт занимал в отношении него самого, отказывая ему в признании, что вызывало законное негодование де Голля. В результате подписание уже согласованного франко-советского договора оказалось под угрозой срыва.
А время шло. Наступило 9 декабря, на другой день французы должны были уезжать, а переговоры застряли на мертвой точке. В этот вечер Сталин устроил обед в честь де Голля. В своих мемуарах де Голль уделяет большое место этому обеду, рассказывая о 30 тостах, которые провозгласил Сталин. Но, несмотря на великолепный стол и радушие хозяев, настроение генерала де Голля было крайне тяжелым. Он упрямо не хотел идти на признание Польского комитета освобождения, а это делало невозможным подписание франко-советского пакта. Следовательно, он так и не приобретет опоры для проведения независимой политики, для возвращения Франции ранга великой державы. А как это скажется на его внутриполитическом положении? Одному из сотрудников французского посольства он мрачно признавался: «Это будет поражением для меня, и очень большим». Но в глубине души де Голль продолжал надеяться. Ведь Советский Союз тоже заинтересован в независимой и влиятельной Франции в качестве противовеса англосаксонским державам.
В полночь де Голль простился со Сталиным и вместе с Бидо уехал во французское посольство. В Кремле остались Морис Дежан и Роже Гарро. Они продолжали переговоры. Де Голль ждал в посольстве. Наконец, в два часа ночи явился Дежан и сообщил, что наметился компромисс: русские будут удовлетворены простым обменом представителями между Парижем и Люблином. В четыре часа утра де Голль вернулся в Кремль, и договор о союзе и взаимной помощи был торжественно подписан. Сталин предложил отпраздновать это, и мгновенно столы вновь были накрыты. Сталин поднял бокал за Францию. Де Голль писал в мемуарах, что Сталин сказал ему тогда: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими». Де Голль хотел пригласить Сталина во Францию: «Приедете ли вы повидать нас в Париже?» Сталин ответил: «Как это сделать? Ведь я уже стар. Скоро я умру».