Генерал Доватор
Шрифт:
Карпенков понял. Он вскинул на Доватора повеселевшие глаза.
— А ведь верно: ни одному черту не придет в голову искать нас на этом пути.
Лев Михайлович только крякнул, надвинул на лоб кубанку, разобрал поводья и без суеты и лишних слов поехал вперед.
Если бы вчера сказали Карпенкову, что завтра ему снова придется плыть по тому же самому вонючему, страшному болоту, то он не поверил бы, а сегодня он смотрел на это, как на рядовой факт в истории всего беспримерного похода.
Глава 22
На совещании в штабе генерала Штрумфа за столом сидели офицеры всех рангов.
Жирный подбородок генерала Кляйнмана
Густав сидел, выпрямив спину, и, держа руки под столом, машинально рвал кожаные перчатки. Ему казалось, что он присутствует не на совещании под председательством родного отца, а на тайном судилище инквизиторов. Все были корректны, вежливы, но сухи и холодны. Генерал не обвинял, но и не оправдывал сына. Он обстоятельно анализировал обстановку. Все присутствующие понимали, что несколько дивизий, предназначенных для наступательных операций, вынуждены были совершать нелепые марши и гоняться за Доватором по лесам Смоленщины. Они несли потери, тратили боеприпасы, жгли горючее, окружали и блокировали лес, вели окопные работы — и все напрасно. Бомбардировщики целую ночь сбрасывали фугасы на костры, около которых никого не было, пехота «атаковала» лес — и к утру нашла в болоте несколько дохлых лошадей… А ведь казалось, все было рассчитано до мелочей: в какие часы и даже минуты должно было покончить с конницей, — и все пошло прахом! Доватор наутро очутился на сорок пять километров юго-западнее места окружения, истребил батальон Круфта, соединился с авиадесантом, получил боеприпасы и ушел в неизвестном направлении. Теперь надо было вновь перегруппировывать потрепанные дивизии, заводить всю машину сначала.
Генерал Штрумф постарался обрисовать положение таким образом, что никто не мог сказать, будто в неудачах виноват его сын. Все провалы были отнесены за счет русского леса и маневренности казачьего соединения. Густав понимал, что отец выгораживал сам себя.
На совещании было решено резервами армейской группы «Гамбург» блокировать все выходы из демидовских лесов. Танковая и пехотная дивизии под командованием генерала Эллерта должны уничтожить конницу в момент ее окружения где бы то ни было. А в том, что она будет окружена, никто не сомневался. Для проведения этой операции было выделено три армейских корпуса. Им же было вменено в обязанность очистить от партизан леса Смоленщины.
В Боярщину, где стояли тылы дивизии, которой полковник Штрумф командовал до появления Доватора, и где находилась его личная штаб-квартира, он приехал под вечер.
Вылезая из машины, полковник приказал адъютанту сообщить жене о его приезде, сам же направился в штаб, куда велел привести пленного казака.
Когда солдат ввел связанного Торбу в комнату, полковник, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. Голова Захара была обмотана нательной рубашкой. Она пропиталась кровью, присохла к волосам и щеке. Захар был ранен в голову, контужен тяжелой миной и ушиблен бревнами. Немцы вытащили его из-под обломков сарая в бессознательном состоянии и сейчас же отправили в штаб полковника Штрумфа. Живой казак был ценной добычей. Очнулся Захар в каком-то сарае, после того как ему вылили на голову несколько ведер воды. Немцы хлопотливо куда-то бегали, кричали друг на друга и явно торопились привести его в чувство, но о том, чтобы перевязать раненого, никто и не подумал. Это сделал Захар сам. Никогда не предполагал он очутиться в таком страшном положении. Все
Теперь же, стоя перед полковником, Торба привел свои мысли в полный порядок. Захар видел, что его охранял один немецкий солдат, который дожидался в передней комнате. Захар был с полковником с глазу на глаз. Убить полковника Торбе казалось пустяком, а солдата тем более — солдат был низкорослый, плюгавый, в широких брюках с потертыми коленками. Стоило выбежать из сеней, а там — огороды… Дальше — речка, кустарник и родной лес. Только бы развязали руки!..
Штрумф снял безрукавный, сизого цвета макинтош и вместе с фуражкой повесил на гвоздь. Присев за стол, он не спеша закурил сигару и, пуская колечки дыма, спросил:
— Ваше звание, господин потомок кубанских атаманов?
— Прикажите развязать мне руки, я ранен… Иначе говорить не буду.
— Хор-ро-шо! — Полковник встал, подошел к двери, что-то крикнул по-немецки.
Вошел плечистый, в кителе, худой, длиннолицый офицер, такой же прилизанный и надушенный, как и полковник. На рукаве у него была нашивка с изображением мертвой головы. Откуда он взялся, Захар не знал. Когда он развязывал на руках Торбы кавказский наборный ремешок, у Захара стучало сердце: план рушился… Офицер ушел.
— Я вас слушаю, — сухо произнес полковник.
На остром лице полковника промелькнуло что-то гадкое, похожее на ехидную улыбку. Он расстегнул ворот кителя и обнажил тонкую белую шею.
Захар не спускал с него глаз. Подскочить бы, схватить эту шею грабастыми пальцами, давануть… Но полковник в это время достал из кобуры парабеллум и положил его на край стола.
— У вас дурной характер. Вы женаты? — склонив набок голову, спросил полковник.
— Я вам ничего не скажу, — хрипло проговорил Торба.
— Хорошо! — Полковник снова что-то крикнул в дверь.
Послышалась возня, потом шумно распахнулась дверь. Захар, прикусив побледневшие губы, вздрогнул. Длиннолицый офицер и солдат втолкнули в комнату Оксану Гончарову. Она была в изодранной в клочья сорочке, с распущенными волосами. На голых плечах и груди лиловели кровоподтеки. Лицо опухло до неузнаваемости, под черными дугами бровей ярко вспыхивали большие глаза.
— Кто это? — полковник кивком головы указал Оксане на Торбу. Та, стыдливо дернув сорочку, отвернулась в сторону.
— И вы ее не знаете, кубанец? — спросил полковник.
— Я знаю, что ты… — Захар рванулся было вперед.
— Ну! — звонко крикнул полковник. Закинув руки за спину, порывистым кошачьим движением подскочил к Торбе, вытянул шею, приблизил бескровное лицо, вкрадчиво шептал: — Коммунист? О-о! Коммунист! Я тебя буду… Полковник не договорил. Захар обеими руками схватил его за горло. Горло хрустнуло, точно яичная скорлупа. Полковник конвульсивно мотнул головой вверх, всхлипнул и вяло опустился Захару под ноги.
Торба, отшвырнув обмякшее тело полковника, подскочил к столу. Левой рукой схватил стопку своих документов и сунул в карман, а правой сжал рукоятку парабеллума. Потом торопливо снял со стены полковничью фуражку, примерил, но она не налезала на голову — мешала повязка. Торба сорвал повязку и швырнул в угол. Надев фуражку, накинул на плечи плащ. Он не замечал, как щеки заливает кровь, не чувствовал, как дрожит рука Оксаны, которую он крепко сжал. Быстро распахнул дверь и шагнул в переднюю комнату.