Генерал Ермолов
Шрифт:
Как раз в это время к Ермолову привели одного из самых близких людей Мустафы, который и выдал его связи с дагестанцами. Хан попытался подкупить представителей русской администрации в Тифлисе, но деньги были перехвачены и переданы в казну. Правитель Ширвана, опасаясь наказания, бежал в Персию.
Вслед за этим наместник возвестил ширванцам, что «Мустафа за побег в Персию навсегда лишается ханского достоинства, а Ширванское ханство принимается в российское управление». Народ встретил сообщение об этом совершенно равнодушно, впрочем, как и присягу русскому императору. А вот фейерверком,
Теперь следовало определить судьбу Карабаха.
После первого приезда Ермолова в Карабах минуло ровно пять лет. Алексей Петрович уже и сам забыл, что когда-то приказал Мехти-хану построить в Шуше мечеть, как в Тифлис пришло сообщение, что он бежал в Персию. Никто не мог понять, что побудило его к этому, Уж не боязнь ли наказания, что не выполнил повеления русского начальника? Нет, причина была иная.
Учитывая крайнюю нищету народа Карабаха, Александр I списал с него недоимки за несколько лет, а Мехти-хан скрыл это от своих подданных и продолжал собирать с них долги в свою пользу. Возможно, это и заставило его бежать в Персию почти без денег, без жён и имущества.
Воспользовавшись бегством хана, Ермолов обратил Карабах в простую русскую провинцию, а у народа принял присягу на верность императору Александру Павловичу{437}.
ЕРМОЛОВ КАК РЕФОРМАТОР
Чиновники и судьи в России, может быть, и не глотали конфеты вместе с фантиками, но лихоимствовали и воровали ничуть не меньше, чем в Персии, а на Кавказе даже больше, ибо народ здесь не только законов не знал, но и не знал даже, кому жаловаться на произвол «гражданских кровопийцев». Поэтому после возвращения на родину перед Ермоловым стояла все та же задача — если не искоренить, то хотя бы уменьшить грабежи и разбои. И он знал, как это сделать.
Необходимо нагнать ужас на лихоимцев и откровенных грабителей. И Алексей Петрович нагонял, произнося «речи публично и для удобнейшего понятия в самых простых выражениях». Понимал, что лучше, конечно, ввести «последнее в данном случае средство, то есть отсечение головы». Тогда бы у него на Кавказе многие переселились в царство небесное раньше срока. Но кто же решится нарушить запрет на смертную казнь, введенный еще Елизаветой Петровной? На дворе-то уже XIX век!
Строгости не помогали. Ужас сменился страхом. Страх быстро прошел. Грабежи и разбои усилились. Через год после возвращения посольства в Тифлис уже известный читателю молодой офицер Николай Муравьев, обожавший Ермолова, писал в дневнике:
«Злоупотреблений здесь множество. Алексей Петрович смотрит на оные сквозь пальцы или не знает о них. Всякий управляющий какой-нибудь частью присваивает себе неограниченную власть и делает, что ему вздумается, все ищут более своей собственной пользы, чем пользы службы…
Жители города Тифлиса угнетены ужасным образом полицмейстером Кохановым. Он явно взяток не берет, но имеет другие
Коханов, человек, изгнанный из Астрахани за воровство и подлейшие проступки, приезжает в Тифлис без гроша в кармане и вскоре начинает жить самым роскошным образом, угнетая жителей и выказывая себя ложью, сплетнями, доносами, неправдами, получает доверенность главнокомандующего…
Вчера я был у Ховена. В первый раз слышал от него порядочную вещь. Он, жалуясь на неустройство в Грузии, сказал:
— Это удивительно! Хотят, чтоб здешний народ благословлял российское правление, тогда как употребляют всевозможные средства для угнетения его…
Злоупотребления столь велики, как никогда не были. Никогда столько взяток не брали, как нынче. Ермолов видит все, но позволяет наушничать и часто оправдывает и обласкивает виноватого. А сему причиною Алексей Александрович Вельяминов, начальник штаба Кавказского корпуса и друг командующего, к которому все сии народы, то есть грабители и взяточники, подбиваются. Он делает из Алексея Петровича все, что хочет.
Столь долгое пребывание главнокомандующего на Сунже подает мысль, что Грузия ему надоела, и что он хочет от дел отвязаться, отчего злоупотребления увеличиваются и народ ропщет»{438}.
Бескорыстный до щепетильности Алексей Петрович и в высшей степени честный и благородный его племянник гражданский губернатор Грузии Роман Иванович Ховен не могли за всем уследить. К тому же дядя часто и подолгу бывал на Северном Кавказе, поручая дела другу и начальнику штаба корпуса генералу Вельяминову, а тот, ничуть не стесняясь, запускал обе руки в казну наместничества, подрывая авторитет главнокомандующего.
Вначале, когда Ермолов только что появился в Тифлисе, прежняя бюрократическая машина дала сбой, начала пробуксовывать, но за время его пребывания в Персии она раскрутилась и двинулась в прежнем направлении. Судя по всему, важную роль в реанимации ее сыграл генерал Вельяминов, имевший связи в Петербурге, без которых казнакрады и взяточники в Грузии не могли бы развернуться, как говорят, на всю катушку.
А вот у Алексея Петровича отношения с петербургской властью сразу не заладились. Он признавался Арсению Андреевичу Закревскому:
«До сего времени я как солдат не имел дела с министрами и не знал, что Бог за грехи рода человеческого учредил казнь сию. Теперь собственные опыты научили, однако же, и тому, что природа не особенных людей в министры приуготовляет»{439}.
Нет, не особенных, но разных. Среди них бывали люди очень талантливые и не очень, но бывали и откровенно бездарные. Своего отношения к последним наш герой не скрывал. Арсений Андреевич упрекнул его однажды в прямолинейности, из-за которой у него не ладились отношения с людьми. Соглашаясь с другом, Алексей Петрович пояснял: