Генерал Ермолов
Шрифт:
Цица не замедлил явиться. Он пришёл, сопровождаемый молодым Насрулло, на рассвете, когда солнце ещё не показалось над вершинами гор. Одет он был на персидский манер, в длиннополый, покрытый вычурной вышивкой кафтан. Седую голову его украшала алая феска. Оружия Цица-торгаш при себе не носил, но грудь его под кафтаном прикрывала кольчуга — обычное дело для этих мест. Перемещался он как-то бочком, заметно припадая на правую ногу и тяжело опираясь на кованую трость с резным костяным набалдашником. Возраст не оставил печатей на лице его. Оно осталось гладким, юношески-округлым
— Гяуры здоровы оба, — бодро рапортовал Насрулло. — А вот священник сам не свой. Который уж день не ест и не пьёт.
Цепкий взгляд Цици неторопливо блуждал по лицам пленников. Пальцы, унизанные самоцветными перстнями, перемещались вверх и вниз по костяной рукояти.
— Этот славный воин и есть старший сын почтенного Абубакара? — Цица указал на скорчившегося в углу Исмаила. — Красивый юноша. Годится для украшения гарема самого падишаха. Грех убивать такого даже ради кровной мести.
— Эти двое уже мертвецы, Цица. Мы не продаём кровников даже за великую мзду. — Голос Абдаллаха был подобен грохоту камнепада. Его широкая фигура заслонила собой утренний свет, проникавший в узилище через дверной проем.
— Мы продаём только гяуров, Цица. Расплатился — забирай товар и уезжай. Или оставайся — у нас нынче праздник, ты знаешь...
— Я, пожалуй, останусь, — молвил Цица. — Люблю праздники. При нашей кочевой жизни, не часто удаётся попировать за праздничным столом, насладиться дружеской беседой и забавным зрелищем.
Едва дощатая дверь закрылась за правителем Кули-Юрта и Цицей-торгашом, Фёдор заставил наболевшее тело переместиться туда, где от сплетённой из ветвей орешины стены отвалилась глина. Он ясно видел мечеть и минарет, эшафот и плаху на нём. Видел казак и мёртвое тело Бакара, болтающееся на дыбе. Сверху, на перекладине дыбы, уже пристроился длинноклювый падальщик. Птица ждала лишь случая, чтобы начать пировать. Время от времени она принималась громко кричать, созывая на пир свой народ. Из лесной чащи на склоне горы хриплыми голосами отзывались её сородичи.
— Известны ли тебе намерения этих безумцев, сын мой? — тихо проговорил отец Энрике. Фёдор вздрогнул. Во все дни заточения монах-иезуит произносил только слова молитв. Ни к кому из узников он не обратился ни разу, не пытался утешить или проповедовать.
— Намерения их ясны как начало Божьего дня. Убьют обоих самым зверским образом. Тебя поганый Цица свезёт в Анапу на торги. Там-то, если Бог милостив к тебе, братия иезуитская тебя выкупит. Они ж всюду кишат, как клопы в родимой кузиной избе...
— Злой ты, Федя! Ой, злой! — вздохнул Кузьма.
— Потому и жив досель, что злой.
Фёдор обернулся. Его взгляд скрестился со взглядом молчаливого Магомая, как скрещиваются, рассыпая белые искры, казацкая шашка с чеченской.
— Ты, Кузя, не ворчи, а лучше решай свою судьбу. Иль со мной в бега иль со святым отцом его судьбу разделишь пока...
С первыми лучами солнца на площади перед мечетью начал собираться народ. Верхом за злобных скакунах носились воины в лохматых папахах, все на конях и в полном вооружении. Женщины в длинных чадрах, не отличимые одна от другой, собирались, как пташки, в щебечущие стайки. Седобородые старцы заняли почётные места на скамьях под стенами мечети. Босоногая малышня бесстрашно шныряла между ногами коней, с громким гоготом гоняя тряпичный мячик. Последними прибыли
Фёдор неотлучно следил за толпой через прутья стены. Не мелькнёт ли рыжая коса среди лохматых папах и вышитых одежд горянок.
— Я не хочу умирать. Я буду сражаться, — горячее дыхание Магомая обжигало кожу над ухом.
— «Не верь врагу» — так говорил мой отец. Может быть, это твой отец убил его и моих старших братьев неподалёку отсюда? — ответил Фёдор, не оборачиваясь.
— Я из рода безумного Дудара, рождённого с мечом. Это далеко отсюда, за горами, — последовал ответ. — Мой отец не убивал твоего отца. Вдвоём у нас больше шансов. Посмотри: ты избит, ты ранен, ты плохо ел и мало спал в плену, а я ещё полон сил. Да и как ты побежишь в кандалах?
Фёдор нашёл в себе силы оторваться от толпы на площади и посмотреть наконец на Магомая. Взгляд казака упёрся в поросшую густым курчавым волосом грудь. Могучие мускулы бугрились на ней.
Воин сидел на корточках рядом с казаком. Даже в таком положении он был на голову выше Фёдора. Ни ошейника с пушечным ядром и наручных кандалов уже не было на теле его.
— Куда ж ты дел свои украшения, воевода? — изумился казак.
— Снял. Гяурский снаряд на цепи при себе оставил. Им от погони можно отбиться. — Магомай двумя пальцами ухватился за порыжелую чугунную цепь, легонько приподнял ядро. — Давай и тебя освобожу. Только с условием: выбираться вместе будем.
— Врёть, Федя, не верь! Эвто предательское племя, — шёпотом встрял Кузьма.
Отец Энрике молчал, уставив неподвижный взгляд в пространство. Исмаил, напротив, напряжённо прислушивался к задушевной беседе товарищей по несчастью. Княжеский сын сидел в дальнем углу темницы. Чугунные кольца кандалов валялись на соломе рядом с ним.
— Смотри, гяур? Я снял с Исмаила кандалы. Сниму и с тебя. Там за стеной, — он взмахнул богатырской десницей, — путаница улиц. Все люди сейчас здесь, на празднике. Я знаю, где они держат наших коней, видел!
Мы с тобой уйдём прямо сквозь стену. Исмаил-бей с нами. Найдём коней — и в лес. Ну как тебе план, казак? Соглашайся...
Не дожидаясь ответа, неожиданно, он ухватился за шейный обруч. Кандальное кольцо легко разогнулось, словно было не выковано из железа, а вылеплено из теста. Заклёпки посыпались в солому. Ещё через минуту Фёдор жадно растирал освобождённые от оков, саднящие запястья и лодыжки.
Кузьму и отца Энрике освободить не удалось. Дощатая дверь отлетела в сторону. Аббас и Насрулло ворвались в темницу и остановились на пороге присматриваясь к сумраку. За их спинами топтались в нетерпении ещё трое абреков с ружьями наперевес. В тот же миг тяжёлая кандальная цепь взвилась в воздух, брошенная могучей рукой Магомая. Она летела, вращаясь в воздухе, пока не встретилась с головой бедолаги Насрулло. Мальчишка рухнул, как подкошенный. Из раны на голове хлестала кровь. Истошно вопя, Исмаил-бей ринулся в битву, вооружённый всё той же кандальной цепью. Прогремел первый выстрел, затем второй. Пространство темницы заполнил едкий пороховой дым. Толпа на площади взревела. Исмаил-бей оказался отважным и ловким бойцом. Аббас рухнул замертво первым с переломной шеей. Прочие абреки побросали ружья. Сверкающие лезвия шашек выпорхнули из ножен. Заливисто хохоча, Исмаил-бей молниеносным ударом выбил шашку из рук противника и тут же, на лету, перехватил её за рукоять. На юношеских щеках его пылал горячечный румянец. Совсем недавно испуганный и удручённый, он полностью преобразился. Боевой азарт и праведный гнев осеняли его юное чело. Посреди убогой хижины стоял закалённый в боях воин, готовый умереть, отстаивая право на жизнь и свободу.