Генерал Ермолов
Шрифт:
— Зачем ты идёшь в Коби, какая нужда гонит тебя — не ведомо мне, казак. Но как бы там ни было, пожелаю попросту: не сгинуть безвестно. Сейчас не сыскать на всём белом свете места хуже, чем это самое Коби. Алексею Петровичу я написал донесение, рассказал, что видел тебя, что проводил в дорогу к Коби. Верно?
— Вашему благородию виднее, как донесения составлять. — Фёдор уже сидел в седле, а Мажит не дожидаясь конца прощания, верхом на Тумане скрылся во влажной темноте.
— К Коби дороги нет. Идите в обход, через Цейское ущелье, перевалите через горы и подойдёте к Коби со стороны Грузии. Другого пути сейчас нет. Ну а если нам
Разумов прошёл дюжину шагов, держась рукой за стремя.
— Про Аркашку не забудь, ежели чего... — сказал на прощание.
— Не забуду, ваше благородие — не оборачиваясь, пробормотал Фёдор. Он уж высматривал в темноте худую спину Мажита и белёсую кисточку на хвостике Тумана.
До самого бледного рассвета блуждали они по мокрому лесу. В ветвях шелестели капли редкого дождичка. Фёдор, превозмогая дрёму, вертел головой, пытаясь высмотреть обещанные Аймани метки и не находил их. Они медленно двигались вдоль склона горы под сенью соснового бора, без дороги, без тропы. Выбор пути отдали на волю смиренного Тумана. Ишак расчётливо ставил широкие копытца между выпирающих из-под бурой хвойной подстилки корней. Под утро Фёдору начало казаться, что они заблудились, что не найдут верную дорогу.
«Уж не вернуться ли в Дарьял? — думал казак. — Открыться Разумову, сыскать проводника...»
Проводник нашёлся сам. Словно услышав тревожные мысли Фёдора, из-за корявого ствола старой сосны прямо на них прихрамывая вышел Ушан. Сонливое оцепенение как ветром сдуло. Фёдор соскочил с коня, подбежал к собаке, осмотрел со всех сторон.
— Явился, бродяга. Эх, знать бы, где тебя носило все эти дни, где твоя хозяйка жила-почивала. — Фёдор почесал пса между ушами. — Что, захромал, бродяга? Даже ты утомился по лесам таскаться...
Ушан щурясь смотрел на него переполненными собачьей печалью ореховыми глазами. Понурый Туман не замедлил шага, словно его седок уснул крепким сном.
— Пойдём, приятель, — сказал Фёдор псу. — Не то твой хозяин убежит от нас.
Казак продолжил путь пешком, ведя коня в поводу, словно опасаясь второпях, с налёту, проскочить место долгожданной встречи. Теперь он точно знал, где Аймани, так, словно она сама сказала ему об этом. Он знал, под которой из одинаковых сосен бескрайнего бора она ждёт. Впереди, между стволами, мелькали седые, словно покрытые изморозью, уши ишака. Фёдор заторопился, стараясь догнать Мажита. Вот она, седая кисточка на хвосте Тумана, ослиная понурая шея, пустое седло. Аймани и Мажит стояли радом, плечо к плечу, прижимаясь спинами к стволу сосны. Тёмные одежды, войлочные башлыки, одинаковые тонкие лица. Только у брата глаза темнее летней ночи, а у сестры синее воды высокогорного озера.
«Разве так бывает?» — подумал Фёдор.
Капли редкого дождичка скатывались по их башлыкам, терялись в мокрой траве.
— Ну что? — тихо спросил Фёдор.
— Я добежала до Коби, — в тон ему ответила Аймани. — Видела на башне чёрный флаг. В крепости тихо. Ворота заперты. Вокруг крепости следы боев. В лесу много людей. Они
— Ты видела Али?
Она молчала.
— Али — дикий волк был с Йовтой под Дарьялом.
— Гасан-ага не предатель, — ответила она. — Не думай так.
Фёдор вздохнул.
— Нам надо идти в Коби. Если княжна там, нам надо найти её мёртвой или живой. Мажит, садись на ишака, пойдём.
Фёдор взобрался в седло.
— Погоди, — сказала Аймани. — Я пойду вперёд. Буду оставлять метки. Ступай по ним. На дорогу не выходи.
— Гасан-ага...
— Не думай об этом. Позже всё поймёшь...
— Чего понимать-то? Перемётной сумой оказался карабахский вояка! Дауда-песенника в Грозную отправил с ясной целью шпионить, а сам...
— Всё не так...
— Поймаю обоих, не сомневайся. Споймаю и убью!
Грудь Фёдора жгло так, словно его пытали раскалёнными щипцами, ноги онемели. Кровь остановилась в жилах его, превратившись в густой студень, туманный полдень оборотился тёмной ночью в глазах его.
— Али бился под стенами Дарьяла с русскими войсками. Я искал его среди мёртвых и не нашёл — значит, он жив. Таскается по свету, предательское семя, следом за своим хозяином! — Фёдор умолк. Гнев и ревность сдавили его горло с такой силой, что невозможно стало продохнуть.
— Насмотрелся ты на мертвецов, Педар-ага, — примирительно молвил Мажит. — Кому по силам видеть такое и не потерять рассудок? Не кричи. Слышишь грохот? То гневаются горные духи, сыплют камни на головы неверных, отдавшихся во власть подлых мыслей и грязных дел. Воля Всевышнего совершается неумолимо, при нашем участии или без него.
— Хитроумные слова говоришь, — выдохнул Фёдор. — И вот тебе мой ответ: отныне не отпущу от себя твою сестру!
Он схватил Аймани за руку, притянул к себе. Она дерзко глянула ему в лицо, усмехнулась, откинула башлык, подставив дождю рыжие косы. Сказала коротко:
— Будь по-твоему. Попробуй удержать!
Туманное утро превратилось в сырой день. Эхо носило по лесу грохот дальних обвалов. Они продолжали движение по сосновому бору, повинуясь молчаливым указаниям Аймани.
Соколик сразу и безоговорочно принял её на своё седло, подчинился безропотно, принял ласку девичьих ладоней. Фёдор видел, как туманила её очи невиданная им нежность, как водила она руками по рыжей шкуре на шее коня, как перебирала тонкими пальцами тёмную гриву. Соколик косил на всадницу карим оком, скалил зубы в забавной лошадиной ухмылке. Наконец, ревность Фёдора обернулась угрюмой отстранённостью. Он выпустил из рук поводья, шагал в стороне, глядя с тоскою, как славно спелись друг с дружкой эти двое — оба рыжие, оба злые и непокорные, оба — так горячо любимые. Казак теперь разговаривал только с Мажитом да и то будто бы нехотя, с ехидством, через плечо.
— Какой там у нас аул на пути, скажи-ка, Мажит!
— Неведомо мне, Педар-ага. У сестры спроси — она знает.
— Да и Бог с ним, с аулом этим. Какое бы название он ни носил, всё одно куплю там себе ишака, только не такого, как твой Туман. Мне нужен одр помоложе.
— Лихому наезднику, как ты, Педар-ага, надобен лихой скакун, — уклончиво отвечал Мажит.
— Куда мне на лихом коне скакать! Видно, стар я стал. Не ты ли, Мажит-ага, говорил нынче утром, будто я ополоумел?