Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Столовая палата была украшена стенописью с изображением трав, птиц и цветов. Но венцом палаты был праздничный стол, уставленный дичью — тетеревами и куропатками, зайцами в взваре, семгой и осетриной. По концам стола, как две мортиры, высились кадочки с красной и черной икрой. По-домашнему изготовлены были грибки — рыжики и белые. Рождественский гусь радовал глаз. Перед княгиней, сидевшей по правую руку от почетного гостя с дочерьми Сашей и Дуней, стояли фряжские вина: бастр красный, сект и мушкатель, ренское и церковное. Меды были свои, домашние: красные и белые, ягодные и яблочные, мед с гвоздикой, мед боярский, мед княжий, морсы — малиновый, черничный и брусничный.
Перед
Старый боярин сразу вспомнил свою должность кравчего [4] и самолично налил княгине кубок ренского, отцу Афанасию водочки анисовой, себе двойной царской. Князю Дмитрию немец-умелец налил настоечки клюквенной, себе же водки самой простой, хлебной и оттого самой крепкой.
4
Кравчий — почетная должность и придворный чин в Русском государстве XV–XVIII вв. Кравчий служил царю за столом, в его ведении были стольники.
Сестрицы баловались медами и морсами, а сидевшему в конце стола Мише дали сбитень.
«Как маленькому налили!» — сердито подумал он, но виду не подал — хорошо еще, что в этом году маменька за большой стол пустила, а не держала в детской вместе с Мишуткой Меньшим. Да и боле всяких водок, вин и наливок интересовал его разговор во главе стола между боярином и старшим братом.
— Что же вы, однако, от одного пожарного смрада от Конских вод сразу назад в Россию завернули, даже ни одного татарина в степи не завидев? — с усмешкой пытал боярин Дмитрия Михайловича.
— А оттого и повернули, что убоялись наши воеводы лютого степного пожара, да и фураж с провиантом в поход забыли прихватить! — с горечью отвечал князь Дмитрий, у которого и сейчас перед глазами стояли солдаты войска Василия Голицына, которые под жгучими лучами бреди по выжженной степи, полуголодные, разномастно одетые, небритые и неумытые, выставив вперед брады, яко некие лесные лешие. И всем хотелось одного: пить! пить! А воды не было. Месяц, пока войско тащилось по степи от пограничной речки Самары до Конских вод, не выпало ни одного дождичка.
— Кто же степь-то зажег? Неужто казачки по приказу гетмана Самойловича, как о том твой Васька на всю Москву ныне трубит? — Борис Алексеевич рассорился со своим знаменитым родственником еще до похода, тогда же и перешел на службу в малый двор к царю Петру.
— Кто его знает, кто степь зажег, может, и гетманские черкесы. Они у нас в разъездах впереди сторожевого полка скакали. Ну а какие у них порядки — дело известное: на ночь обязательно костерки разожгут, а как напьются горилки, костерок и потушить забудут. А степь в такой зной, что порох, бросит казак искру с люльки — тут тебе и пожар. Так что, может, и без приказа гетманского пожар в степи могла учинить казацкая вольница. — Князь Дмитрий отодвинул сладкую клюквенную и налил себе крепкой боярской, выпил одним духом — полегчало.
Но Борис Алексеевич, который тоже не пропускал своей чарки, по-прежнему не отставал:
— Ну, хорошо, степь загорелась, а отчего вы без провианта в поход отправились? Иль у вас обоза не было? И кто это надумал — без съестных запасов в трехсотверстный поход идти? — Язвительности боярину было не занимать.
— Отчего же, обоз был великий,
— А вообще много в походе нетчиков-то было? — с толком продолжал расспрашивать Борис Алексеевич. Недаром сам был при наборе войск и ведал, как многие дворянские недоросли скрываются в нетях, не являясь на царскую службу.
— Да уже в Белгороде, почитай, несколько тысяч на службу не явились. И добро бы поселенные солдаты или рейтары, так нет же — коренные дворяне! — разгорячился то ли от выпитого вина, то ли от печальных воспоминаний князь Дмитрий. — Бирючи [5] трижды поход объявляли, из Москвы грозный царский указ разослали, что отнимут у нетчиков их поместья, а все одно — в поход не спешили, а посланным гонцам ответствовали: «Дай бог Великим Государям служить, только бы сабель из ножен не вынимать!» А явятся: лошади — клячи худые, сабли тупые, сами безодежные, строю не обучены, иные и стрелять не умеют. В походе от них один шум и крик! Погрозятся прадедовскими саблями и укроются за пехоту. Вот тебе и все нынешнее дворянское ополчение.
5
Бирюч (бирич) — в Древней Руси глашатай, объявлявший на площадях волю князя.
— Да ты кушай, Митя, кушай, не то за разговором-то ничего не ешь! — Софья Матвеевна смотрела на своего старшего с тревогой: ишь похудел, ямочки на щеках исчезли, лицо стало костистое, суровое и — страшно признаться — совсем чужое. И Софья Матвеевна все подкладывала своему старшенькому и грибочков маринованных, и икорки, и осетринки — надо же, какие беды Митенька в том глупом походе претерпел.
Меж тем Ермолаич не без торжества доставил из поварни жареного поросенка с гречневой кашей.
— Ай да Матрена! Умеешь ты поросенка приготовить! — Борис Алексеевич самолично воткнул в поросенка охотничий нож. И, обратясь к князю Дмитрию, заметил не без насмешки: — Вот кого твоему большому воеводе в походе не хватало — вашей Матрены.
— Спасибо, батюшка свет боярин, за слово милостивое! — Матрена, стоявшая у дверей, поклонилась в пояс. Борис Алексеевич тоже поднялся, налил чарку царской водки, протянул ключнице, затем перехватил быстрый взгляд ключника-мужа, угостил и его, сердешного.
После поросенка все как-то осоловели. А меж тем из ледника доставили яблоки в патоке и в квасу, сливы и вишни соленые, груши и смоквы, финики и орехи грецкие.
Борис Алексеевич же потребовал, по старинному обычаю, щей кислых и хлебал долго, с удовольствием. Когда боярина отвели в опочивальню и поставили на столик квасу, зашедший перед сном пожелать спокойной ночи князь Дмитрий заговорщицки подмигнул ему и выставил к квасу еще и штоф беленькой, зная, что старый Голицын не зря имел при дворе чин кравчего.