Генерал конфедерации из Биг Сур
Шрифт:
— Как вы думаете, пойдет дождь?
— Да нет, с чего бы?
Как-то утром на Ливенуорт-стрит появилась Сюзан:
— Мне нужно видеть Ли Меллона. Это очень важно.
Я понимал, насколько это важно. По ней было видно, насколько это важно. У нее на талии скопились все ее месяцы.
— Я не знаю, где он живет, — врал я. — Он уехал, ничего не сказал и не оставил адреса, — врал я. — Я сам беспокоюсь, — врал я.
— И ты не видел его в городе?
—
Не мог же я ей сказать, что он живет в Окленде в ужасной нищете. Что единственным его удобством является туннель, прорытый к магистральному газопроводу, и что в данный момент он, скорее всего, наслаждается сомнительным плодом своего труда — шестифутовым газовым пламенем. И что он выжег себе все брови.
— Он как будто испарился, — врал я. — Его все ищут, — врал я.
— Ладно, если ты его вдруг увидишь, скажи, что я его ищу. Это очень важно. Я остановилась в отеле 'Сан-Джеронимо' на Коламбус-авеню, комната 34.
Она написала адрес на листке бумаги и протянула мне. Я сунул его в карман. Она внимательно наблюдала, как я сую его в карман. Даже когда я вытащил руку из кармана, она продолжала смотреть на бумажку, хотя бумажка была теперь у меня в кармане рядом с расческой и мятой конфетной оберткой. Готов спорить, она видела, от какой конфеты была та обертка.
Я встретил Ли Меллона на следующий день. Он появился в городе. Он потратил девять часов, добираясь автостопом от Окленда до Сан-Франциско. Вид у него был помятый.
Я рассказал ему о Сюзан и о том, как ей важно с ним встретиться. Я сказал, что, похоже, она беременна. Так мне показалось.
— Бывает, — сказал Ли Меллон без всяких эмоций. — А что я могу сделать. Я хочу жрать. Есть у тебя что-нибудь поесть? Сэндвич, яйцо, макароны, что угодно?
Ли Меллон никогда больше при мне не вспоминал о Сюзан, я, естественно, тоже. Еще несколько месяцев он оставался в Окленде.
Однажды он попробовал заложить стыренный у кого-то утюг. Целый день он бродил от одного ломбарда к другому. Утюг никому не был нужен. Ли Меллон с грустью смотрел, как утюг медленно превращается в одноногого заплесневелого альбатроса. Он оставил его на скамейке около автобусной остановки. Утюг был завернут в газету и походил на простой мусор.
Крушение иллюзий и невозможность сдать утюг в ломбард положили конец оклендской осаде. На следующий день он свернул свой лагерь и отправился маршем в Биг Сур.
Девчонка так и жила в отеле 'Сан-Джеронимо'. Она очень переживала, и от переживаний росла все больше и больше, как помесь гриба с зобом.
Всякий раз, когда мы встречались, она взволнованно спрашивала, не видал ли я Ли Меллона, и я всегда врал, что нет. Все вокруг удивляются его исчезновению. А что еще я мог сказать? Бедная девочка. Так я и врал, затаив дыхание… нет.
Я врал опять нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет опять
Отец, король холодильников с бульвара Сепульведа, от нее отказался. Сначала он предложил ей сделать аборт в Тихуане [12] , в одной из этих клиник с шикарными офисами и сверкающими, как станция 'Шеврон', операционными. Она сказала нет, она хочет ребенка. Тогда отец сказал, чтобы она проваливала, и что он будет платить ей раз в месяц стипендию, только чтобы она никогда больше не показывалась в Лос-Анжелесе. Когда родился ребенок, она отдала его на усыновление.
12
Тихуана — город в Мексике на границе с Калифорнией, куда до 1973 года вся Америка ездила делать аборты. Официально в США они были запрещены.
К семнадцати годам она превратилась в главную достопримечательность Норт-Бич. Она быстро растолстела — больше, чем на сто фунтов. Она была теперь огромной, нелепой и копила свой жир слоями, как геологическую породу.
Она решила, что она художник, и, поскольку была сообразительной девушкой, быстро поняла, что гораздо легче говорить о картинах, чем их писать. Она ходила по барам и рассуждала о гениальных художниках, типа Ван-Гога. Однажды она говорила еще о каком-то художнике, но я забыл, как его звали.
Еще она стала курить сигары и превратилась в убежденную германофобку. Она курила сигары и говорила о том, что всех немецких мужчин надо медленно кастрировать, детей закопать в снег, а женщин сослать к чертовой матери на соляные рудники, чтобы они вымывали там соль слезами.
Несколько раз, уже после родов, она подходила ко мне на улицах — подковыливала ко мне, так будет точнее, — и спрашивала, не встречал ли я Ли Меллона. Я всегда говорил нет, и постепенно это стало нашей игрой, потому что к тому времени она уже сама нашла Ли Меллона, разобралась, что к чему, и он ей нафиг был не нужен — но она все равно спрашивала:
— Ты видел Ли Меллона? — теперь врала она, а не я. Мы поменялись ролями.
— Нет, не видел, — говорил я чистую правду.
Несколько лет подряд она рожала. Она превратилась в натуральную фабрику младенцев. Любители поваляться с жирной телкой находились всегда. Родив, она тут же отдавала детей на усыновление. Неплохой способ убить время, но постепенно ей все это надоедало.
Сейчас ей, кажется, двадцать один год, и ее популярность на Норт-Бич, конечно же, прошла. Она перестала ходить по барам, рассуждать о гениальных художниках и этих ужасных немцах. Она даже бросила курить сигары. Теперь она все время торчит в кино.