Генерал-майор
Шрифт:
Засиженный мухами, дешевый, из тех, что продают со своих лотков офени, образок выглядел как-то не очень надежно, и гусар все же не поверил старухе. Может, и была при покойнице какая-нибудь записка, так ведьмища эта разве скажет? С другой стороны, а зачем ей скрывать-то? Какая такая выгода? Выгода… Хм-м…
– Ты, Фекла Матвеевна, не хитри. – Пристально взглянув на собеседницу, Давыдов вытащил кошель. – Ежели было что – скажи. Я у тебя письмецо то выкуплю. Гривенник дам… Да что там гривенник – двугривенный!
Сумма по тем временам была царская. Дюжину яиц можно было купить.
Желтое, высохшее почти до состояния воблы лицо старухи исказилось гримасой досады. Видно было, что, ежели б что-то подобное имелось, письмецо или какая- нибудь завалященькая записка, то Фекла Матвеевна явно прельстилась бы деньгами, отдала бы с радостью. Если б было что…
– Значит, не было, – вздохнув, Денис Васильевич разочарованно покусал ус, однако кошелек убирать не торопился. – Может, привратник?
Старуха недобро хмыкнула:
– Эта сволочь-то? Да он и не успел обыскать, за мной, гад, шакалил! Мх-х… – Фекла Матвеевна грязно выругалась и вдруг замолкла, задумалась. – Вы, барин, двугривенный-то обещали…
– Так, значит, было что-то? – встрепенулся гусар.
– Не, никакого письмеца не было. Зато браслетик, редкий такой, дорогой… – Бабка облизала тонкие злые губы.
– Ну, про браслетик я знаю.
– А я ведаю, кто бы мог знать, оттуда он у Катеньки объявился! Кто подарил…
Денис прищурился:
– Ну? И кто ж это может знать?
– Двугривенный! – протянула руку старуха.
– Ну, бог с тобой, на!
В тусклом уличном свете, проникающем через давно не мытое окошко прихожей, сверкнула монетка… тут же и исчезнувшая.
– Танечка Иванова, балетная, с Катькой вась-вась была, – шепотом поведала бабка. – И еще балерун ихний, поляк. Хлыщ такой, что при школе… как бишь его…
– Глушковский. – Давыдов неприязненно скривился. Балетмейстер Адам Глушковский, довольно прыткий молодой человек без всяких моральных правил, откровенно ухлестывал за всеми балетными, естественно, не исключая и Танечки. Набить бы ему морду, давно напрашивается!
Однако старуха права: и Танечка, и Глушковский, и прочие балетные вполне могли знать, откуда появился браслетик. Не может такого быть, чтобы юная девушка да не похвалилась перед подружками столь изящной и дорогой вещицей. Да и девчонки – любопытницы – увидев, спросили бы.
– А ты, Фекла Матвеевна, откуда про поляка знаешь?
– Кто-то из дев жалился, – желтолицая ведьма поджала губы, отчего еще больше стала похожа на воблу, – мол, приставучий он, поляк-то… Все время ведь с ними. Танцевать учит, да и так… Болтают там все без умолку.
Вот это – да, вот это – правильно. Давно надо было опросить и балетмейстера, и всех балетных… Денис этого не сделал, понадеялся на полицию… И впрямь, чего в не свое дело встревать? Кто ему эта Катенька Изольдова? Да никто. Ну, жалко, конечно, девчонку, но… Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Другое дело сейчас, после убийства Ульянки. Теперь, похоже, нешуточная угроза нависла над всеми балетными девушками, не исключая Танечки Ивановой. Ах, Танечка, Танечка… Пепельно-русые волосы, густо-зеленые большие глаза, словно омуты – тянут, тянут…
Ах,
Выйдя из дома, Давыдов уселся в коляску и сначала поехал домой – обедать. По пути, да и за обедом тоже, все размышлял, думал о произошедших событиях и о том, какие действия ему стоит предпринять, чтобы вычислить убийцу. Для начала сейчас важно было решить, каким образом и где опросить балетных? Их загородное обиталище – своеобразная общага, – зорко охраняемое неподкупным цербером Украсовым, для этих целей явно не подходило по той простой причине, что проникнуть туда не имелось никакой возможности… Любая попытка однозначно вызвала бы скандал. Разве что упросить Майкова… Тот, верно, и разрешил бы, да только вот впутывать в это дело лишних людей Давыдов пока что не собирался. Оставалось одно: напроситься все к тому же Майкову в гости, на загородную дачу, в его домашний театр.
Для этой цели Денис использовал своего дружка Американца, человека, вхожего в Москве в любое общество. К идее приятеля граф отнесся с энтузиазмом:
– А что? И съездим, развеемся. А то Ульянка эта… Жалко девку! Я на похороны червонец дал.
Червонец… Давыдов запоздало подумал, что и ему было бы неплохо тоже что-нибудь дать… Однако уже поздно. Родственников у покойной танцовщицы не было, а на том свете денежки ни к чему. На том свете – ни к чему. Но свечечки поставить да молебен за упокой души заказать можно! И памятник на могилку.
– Памятник, говоришь?
На давыдовской тройке друзья уже выбрались за город, и Денис сам не заметил, как начал рассуждать вслух. Что сему способствовало – то ли общее его возбужденное состояние, то ли красоты подмосковной природы, – бог весть. Вокруг и впрямь тянулись места, так и просившиеся к какому-нибудь художнику на картину. Наезженная дорога то ныряла в леса, то шла лугами. Величественные дубравы сменялись буйным разноцветьем цветов. Рвались к небу лиловые ракеты кипрея, раскачивались волнами на ветру белые заросли кашки, голубели на лугах васильки, белели ромашки, а вот из-за поворота бросилась в глаза ярко-желтая россыпь лютиков.
– На памятник – да, я тоже скинусь, – покусывая соломинку, задумчиво покивал Федор. – И того более! Я тут подумал, надобно за поимку злодея награду пообещать. А, брат? Как мыслишь?
– Награду – можно. – Денис согласно кивнул головой. – Только тайно, тем, кто дознание ведет. Иначе, друже, ежели будем по секрету всему свету кричать, непременно спугнем лиходея.
– А вот тут ты, брат, прав, – тихо вымолвил граф. – Признаться, об этом я не подумал.
Друзья приехали к Майкову еще засветло, где-то часов в шесть пополудни. Аполлон Александрович, радостный, с загорелым лицом, встретил гостей со всем своим радушием: